Неоднозначность представлений высшей бюрократии о статусе и функциях института депутата в законодательном процессе проявилась в ходе Петергофского совещания в июле 1905 г. Наиболее четко возможные варианты были озвучены А.С. Стишинским, полагавшим, что Государственную Думу и выборы в нее можно рассматривать, с одной стороны, как «привлечение народа к законодательной власти», с другой, как «возложение на население новой и весьма важной государственной обязанности, тягла – выставить достойнейших, доверием народа облеченных и ими избранных, людей для помощи правительству в деле законодательства». [4, с. 79]
До принятия Манифеста 17 октября доминирующим был взгляд на членов будущей Думы как на своеобразных экспертов, призванных помочь императору оптимизировать его законодательную деятельность в условиях регионального разнообразия Российской империи. В рескрипте 18 февраля 1905 г. именно «знание местных потребностей» было поставлено на первое место из тех качеств, которые могли позволить «лучшим выборным людям» «обеспе-чить плодотворность законодательных работ на истинную пользу народа».[2, с 23]
Это положение, сформулированное министром внутренних дел А.Г. Булыгиным, отражало сомнения самой высшей бюрократии в эффективности устоявшейся системы принятия решений. На Петергофском совещании председатель департамента государственной экономии Государственного Совета Д.М. Сольский заявил, обращаясь к императору: «… в настоящее время дела законодательные восходят на воззрения Вашего Величества через Государственный Совет, т.е. через собрание лиц, Вами избранных и назначенных во внимание к служебной их опытности. Но именно то, что создало эту опытность, препятствовало названным лицам близко узнать жизнь народа и всегда быть верными выразителями народных нужд».[4, с. 11]
В развитие подобного взгляда в Манифесте 6 августа 1905 г. «Об учреждении Государственной Думы» от имени императора выражалась «уверенность, что избранные доверием всего населения люди, призываемые ныне к совместной законодательной деятельности с Правительством, покажут себя пред всей Россией достойными того Царского доверия, коим они призваны к сему великому делу, и в полном согласии с прочими государственными установлениями и с властями, от Нас поставленными, окажут Нам полезное и ревностное содействие в трудах Наших на благо общей Нашей Матери России».[2, с. 100]
Функция депутатов быть помощниками императора в деле законодательства рассматривалась как почетная обязанность, как новый тип царской службы. Далеко не случайно в первоначальном варианте статьи 27 проекта «Учреждения Государственной Думы», предложенного А.Г. Булыгиным, подчеркивалась обязательность для членов Думы являться «в общие собрания и по отделам», а в статье 24 говорилось о привлечении будущих депутатов к ответственности за возможные преступления «в порядке и на основаниях, установленных для привлечения к ответственности за нарушение долга службы членов государственного совета».[3. С. 144]
Манифест 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» вместе с отказом от системы неограниченной монархии и предоставлением Государственной Думе законодательных полномочий менял и взгляд на статус и функции депутатов. В самом Манифесте определялась новая функция – «действительное участие в надзоре за закономерностью действия властей». А Манифестом 20 февраля 1906 г. «Об изменении учреждения Государственного Совета и о пересмотре учреждения Государственной Думы» депутаты уже рассматривались в качестве народных представителей, посредством которых для подданных российского императора открывались «пути к участию… в делах законодательства».[2, с. 151, 256]
Новый статус депутатов потребовал введения гарантий для осуществления ими своих полномочий, что нашло отражение, например, в нормах уголовного законодательства, согласно которым «виновный в недопущении угрозами, насилием над личностью или злоупотреблением властью члена Государственного Совета или Государственной Думы к исполнению обязанностей сего звания наказывается лишением прав состояния и отдачею в исправительные арестантские отделения от четырех до пяти лет». Также предусматривалось уголовное наказание за оскорбление «выборных членов Государственного Совета или членов Государственной Думы, при исполнении или вследствие исполнения ими обязанностей своего звания».[2, с. 306]
Для лишения свободы депутата во время сессии требовалось предварительное согласие Думы, если только он не был задержан на месте преступления или на следующий день. Не подлежали члены Думы и задержанию за долги.
Депутат выбывал из состава Думы, если он:
- утрачивал русское подданство или ценз, дававший право на участие в выборах;
- поступал на действительную военную или гражданскую службу, связанную с определенным окладом содержания, за исключением министерских должностей;
- признавался виновным за преступные деяния, повлекшие за собой лишение или ограничение прав состояния;
- отказывался от звания члена Думы или принесения торжественного обещания при вступлении в Думу.
Член Думы мог быть временно отстранен от участия в ее работах, если он привлекался к суду или следствию по делам, влекущим ограничение или лишение прав состояния, отрешение от должности, а также при объявлении его несостоятельным должником. Члены Совета по выборам фактически уравнивались по своему правовому положению с думцами, за исключением того, что могли после своего избрания продолжать занимать «другие должности, коим присвоено содержание», правда, получая его «лишь в случае отказа от суточного довольствия». [2, с. 965]
При вступлении в Государственный Совет или Думу депутаты обязаны были принести торжественное обещание. Заслушав в начале первого заседания прочитанную секретарем формулу: «Мы, нижепоименованные, обещаем перед Всемогущим Богом исполнять возложенные на нас обязанности Членов Государственной Думы (Государственного Совета) по крайнему нашему разумению и силам, храня верность Его Императорскому Величеству Государю императору и Самодержцу Всероссийскому и памятуя лишь о благе и пользе России, в удостоверение чего своеручно подписуемся», депутаты подписывали листы с текстом обещания. Для значительной части думцев, особенно первого и второго созывов, данный акт представлял морально-политическую проблему. Тема «торжественного обещания» весьма активно эксплуатировалась в бойкотистской агитации социалистических партий в период первой избирательной кампании. Выход из создавшегося положения предложили кадеты. На состоявшемся накануне открытия Государственной Думы первого созыва объединенном заседании депутатов от оппозиции П.Н. Милюков уведомил собравшихся, что 27 апреля в редактируемой им газете «Речь» будет опубликовано разъяснение по поводу того, что члены Думы под термином «самодержавие» не подразумевают неограниченную власть монарха и, подписывая текст торжественного обещания, не признают последнюю восстановленной.[1, с. 615 — 616]
Согласно статье 14 «Учреждения Государственной Думы депутатам предоставлялась полная свобода суждений и мнений по рассматривавшимся в палатах вопросам. Свобода парламентского слова в соответствии с европейскими традициями, уходившими корнями в английский опыт, подразумевала, что члены парламента не могут быть привлечены к ответственности вне парламента ни в уголовном, ни в гражданском, ни в дисциплинарном порядке за голосования, мнения и суждения, высказанные при исполнении депутатских обязанностей.
Однако статья 22 «Учреждения Государственной Думы» вводила норму о порядке привлечения членов Думы «за преступные деяния, совершенные при исполнении или по поводу исполнения обязанностей, лежащих на них по сему званию», автоматически распространявшуюся, согласно «Учреждению Государственного Совета», на выборных членов Совета. Откровенное противоречие между указанными статьями являлось наглядным примером попыток самодержавия соединить несоединимое в рамках одной системы и приспособить европейские формы к российскому содержанию.
Впервые вопрос о внепарламентской безответственности депутата возник в связи с выступлением в Думе 29 июня 1906 г. И.Л. Шрага. В своей речи по поводу белостокского погрома он заявил, что главным организатором погрома в Нежине бы местный городской голова Лилеев. Последний подал жалобу на имя императора, обвиняя депутата в диффамации. Первый департамент Государственного Совета оставил жалобу без последствий, но отметил, что Лилеев может возбудить преследование против Шрага за клевету. При этом департамент разъяснил, что «принадлежащее членам Государственной Думы право полной свободы суждений и мнений по делам, подлежащим ведению Думы, не исключает ответственности ни за оклеветание частных лиц, признающих себя оскорбленными оглашенными обстоятельствами, могущими повредить их чести и доброму имени, ни за оклеветание должностных лиц оглашением заведомо ложных обстоятельств, хотя бы оно последовало в произнесении речи в Государственной Думе ее членом».[5, с 215]
Список литературы:
- Вестник партии народной свободы. – 1906. – № 9. – 4 мая
- Законодательные акты переходного времени (1904 -1908 гг.): сборник законов, манифестов, указов Правительствующему Сенату, рескриптов, циркуляров и положений Комитета Министров, относящихся к преобразованию государственного строя России. – 7 изд. – СПб.: Изд. Юрид. кн. Склада «Право», 1909, 1018 с.
- Материалы по учреждению Государственной Думы. – Б. м., 1905. Вып. 1. – 106 с.
- Петергофские совещания о проекте Государственной думы. Какую думу хотели дать народу Николай II и его министры. – 2-е изд. – ПГ.: Гос. Тип., 1917. – 164 с.
- Покровский П. Свобода слова в русских законодательных учреждениях // Русское богатство. – 1912. – № 11. – С 223 – 257.[schema type=»book» name=»ПРАВОВОЙ СТАТУС ДЕПУТАТОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ 1906 – 1917 ГГ.» author=»Ушаков Сергей Иванович» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-03-31″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_30.04.2015_4(13)» ebook=»yes» ]