РОМАН Ф. КАФКИ «ПРОЦЕСС» И ОСМЫСЛЕНИЕ МИРА И СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕКА В ЮРИДИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЯХ И СИМВОЛАХ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА (61-66)

УДК 130.2

РОМАН Ф. КАФКИ «ПРОЦЕСС» И ОСМЫСЛЕНИЕ МИРА И СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕКА В ЮРИДИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЯХ И СИМВОЛАХ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА

Семенович Александр Владимирович

аспирант Владимирского государственного

университета имени Александра Григорьевича

и Николая Григорьевича Столетовых (ВлГУ)

по направлению: 47.06.01 Философия, этика и религиоведение, направленность (профиль): 09.00.04 Эстетика

АННОТАЦИЯ: В статье представлен вариант рассмотрения романа Ф. Кафки «Процесс» в контексте юридических категорий и символов судебного процесса. Присутствующие в романе юридические категории и символы судебного процесса являются средствами осмысления автором произведения, в лице созданного им образа главного героя, самого себя, своего существования, окружающего его мира и других людей. Наблюдается уникальный эстетический эффект, когда юридические категории и символы судебного процесса выступают основой для формирования сложной многоуровневой художественной реальности литературного произведения.

Ключевые слова: процесс, юридические категории, судебный процесс, закон, арест, эстетический эффект, осмысление существования.

ABSTRAKT: The article presents the variant of considering the novel of F. Kafka «the Process» in the context of legal categories and symbols of the judicial process. The legal categories and symbols of the litigation present in the novel are means for the author to comprehend the work, in the person of the image of the protagonist, himself, his existence, his surrounding world and other people. There is a unique aesthetic effect, when legal categories and symbols of the judicial process are the basis for the formation of a complex multilevel artistic reality of a literary work.

Key words: process, legal categories, litigation, law, arrest, aesthetic effect, understanding of existence

Роман Ф. Кафки «Процесс» сразу после первого опубликования обозначил проблему своего толкования. В настоящее время имеется более чем значительное количество самых разнообразных вариантов интерпретаций данного произведения. Наиболее часто встречаются варианты объяснения романа с психологических, религиозных, политических, философских позиций. При этом нередко поиски смыслов приводят к выводам о том, что основной идеей романа является выражение абсурдности существования человека, бессмысленности и непостижимости бытия, проявление сарказма по отношению к юстиции. Несмотря на все предпринятые попытки проблема толкования романа остается нерешенной и по сей день. Обращаясь к роману Ф. Кафки «Процесс», мы не испытываем иллюзии в отношении того, что сможем отыскать наиболее аутентичное толкование данного произведения. Вероятнее всего это сделать невозможно, на что обращал внимание еще А. Камю: «… детальная интерпретация Кафки невозможна. Символ пребывает в стихии всеобщего… буквальный перевод символа невозможен. Символ всегда возвышается над тем, кто к нему прибегает: автор неизбежно говорит больше, чем хотел» [3, 93].

Не оспаривая значения и ценности уже имеющихся толкований и интерпретаций романа, мы полагаем актуальным его рассмотрение в контексте юридических категорий и символов судебного процесса. Мы видим, что все действие романа разворачивается в пространстве юридических категорий: «процесс», «арест», «вина», «закон» и т. п. Художественные образы романа тесно связаны с традиционной символикой судебного процесса: «зал суда», «слушание дела», «адвокат», «судебная канцелярия» и т. п. Присутствующие в романе юридические категории и символы судебного процесса оказываются органически связанными с обыденным, повседневным, бытовым. Такая взаимосвязь может быть истолкована как намеренное обесценивание и обессмысливание судебного процесса, участником которого является Йозеф К., а также всей судебной системы, юстиции и закона. По всей видимости такой подход и приводит к наиболее простому выводу о необходимости толкования произведения как выражения абсурдности бытия и проявления сарказма по отношению к юстиции.

Между тем, существуют основания полагать, что присутствующие в романе юридические категории и символы судебного процесса являются средствами осмысления автором произведения, в лице созданного им образа главного героя, самого себя, своего существования, окружающего его мира и других людей. При этом, именно для того, чтобы такое осмысление было полным и объективным, юридические категории и символы судебного процесса встречаются на протяжении всего романа во всех проявлениях бытия: начиная от спальни главного героя и заканчивая храмом.

На справедливость обозначенного нами подхода указывают, прежде всего обстоятельства написания романа. Известно, что непосредственно до начала работы над данным произведением произошел разрыв помолвки Ф.Кафки с Ф. Бауэр. Разрыв этот произошел по инициативе самого Ф. Кафки, что стало причиной осуждения писателя со стороны его друзей и родных. Такое осуждение сам Ф. Кафка воспринимал как «суд», на котором он вынужден был выступать в качестве обвиняемого и защищаться от предъявляемых ему обвинений. При этом, вероятнее всего, «Кафка испытывал чувство вины не только по отношению к невольно обманутой им девушке, но и по отношению к собственному призванию писателя: для него попытка устроить свою личную жизнь сродни предательству дела жизни (тема предательства в разных вариациях постоянно возникает в романе)» [6, 296].

На наличие очевидной связи между отношениями Ф. Кафки с Ф. Бауэр и романом «Процесс» указывает Э. Канетти в своем романе-эссе «Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелице»: «Процесс, который в течение двух лет развивался в переписке между ним и Фелицей, стал превращаться в нечто другое — в тот «Процесс», который известен теперь каждому. Да, это тот же самый процесс, Кафка хорошо освоил его механику, и пусть он вобрал в себя неизмеримо больше, чем можно обнаружить в одних только письмах, — это не должно обмануть нас относительно идентичности обоих процессов… Официальная помолвка на квартире у Бауэров 1 июня 1914 года и, полтора месяца спустя, 12 июля, «суд» в «Асканийском подворье»… Остается доказать, что эмоциональное содержание обоих событий самым непосредственным образом вошло в роман «Процесс», писать который Кафка начал в августе. Помолвка стала арестом первой главы, «суд» — сценой казни в последней» [4, 167-168].

Необходимо также учитывать, что Ф. Кафка имел юридическое образование, работал в страховой компании, где успешно применял свои юридические навыки. Следовательно, осмысление критических конфликтных жизненных ситуаций в юридических категориях для него, скорее всего, являлось обычным и наиболее оптимальным способом решения возникающих перед ним проблем.

Справедливость обозначенного нами подхода подтверждается также словами М. Брода, благодаря которому «Процесс» был опубликован: «Процесс, который здесь ведется, это тот вечный процесс, который всякому тонко чувствующему человеку приходится всю жизнь вести против своей совести. Герой, К., держит ответ перед своим внутренним судьей. Это призрачное судопроизводство совершается в самых невзрачнейших местах, причем так, что кажущаяся правота всегда на стороне К. Точно так же и мы «правы» в спорах с нашей совестью и стараемся преуменьшить значение того, что она нам говорит»[6, 301].

Аналогичное понимание романа встречается у М. Бланшо: «Процесс имеет, по крайней мере, то преимущество, что позволяет К. узнать, как в действительности обстоят дела, рассеять иллюзию, обманные утешения, которые, в силу того, что у него была хорошая работа и несколько незначительных удовольствий, позволили ему верить, что он существует, существует как человек мира»[2, 114].

Узнавание того, «как в действительности обстоят дела» и происходит именно через смысловое поле юридических категорий и символов судебного процесса, которые оказываются везде, на всех чердаках, во дворах, в маленьких офисных комнатках, в кладовках, при свидании с женщиной, при общении со священником.

В отсутствие этой юридической символики существование К. выглядит пустым, бессмысленным, никчемным. Вот как описан в романе распорядок привычной жизни К., сложившийся до возбуждения процесса: «В эту весну вечера у К. как-то складывались таким образом, что после работы, когда это было еще возможно, — как правило, он сидел в своем кабинете до девяти вечера, — он в одиночестве или с коллегами совершал небольшую прогулку и потом заходил в пивную, где в обществе большей частью пожилых завсегдатаев обычно просиживал до одиннадцати. Но случались и отклонения от этого распорядка, когда, например, директор банка, очень ценивший его как сильного работника, которому можно поручать все что угодно, приглашал его на автомобильную прогулку или на какой-нибудь ужин на своей вилле. Кроме того, раз в неделю К. посещал одну девицу по имени Эльза, которая всю ночь до позднего утра обслуживала гостей одного кабачка в качестве официантки и днем принимала визиты только в постели»[5, 25-26]. Всего несколько строчек — это все, что можно сказать об обыденной жизни К. Главный герой произведения — это совсем не выдающийся, а весьма заурядный человек, привыкший вести тихую, спокойную, размеренную и бессмысленную жизнь, находя удовлетворение в самых приземленных вещах.

Вовлечение же К. в процесс, ставит его перед необходимостью поиска ответа на вопрос о том, в чем заключается его вина, и в чем заключается смысл его существования. К. оказывается вынужденным сопоставлять свое поведение, поступки и мысли с открывающейся ему неведомой силой юридических категорий. В итоге, ранее бесформенное существование К. начинает выражаться в пространстве, образуемом юридическими категориями и символами судебного процесса.

Наиболее часто в романе встречается юридическая категория «процесс», которая являются ключевой для понимания данного произведения и составляет его наименование. В юридической теории под «процессом», как правило, понимается «порядок рассмотрения дел в суде или административных органах, судопроизводство; судебное дело»[1, 696]. При этом необходимо учитывать, что латинское «processus», от которого происходит слово «процесс» означает «продвижение». Соответственно, под процессом следует понимать не статичный и неизменный порядок, а порядок, обеспечивающий движение, переход из одного состояния в другое. Такая трактовка соответствует пониманию категории «процесс», сложившемуся в современном философском дискурсе, — «совокупность необратимых, взаимосвязанных, длительных изменений, как спонтанных, так и управляемых, как самоорганизованных, так и организуемых, результатом которых является некое новшество или нововведение (новые морфологические формы организмов, новые разновидности, социальные, научные, культурные и пр. инновации)» [7, Т.3, 378]. Понятие процесса рассматривается американским философом А. Уайтхедом в качестве основной характеристики нашего опыта, через который познается реальность. Согласно его теории смысл понятия «процесс» заключается «не только в признании движения и развития; это понятие имеет панпсихический оттенок и означает, что реальность состоит из бесконечного числа воспринимающих (чувствующих) сущностей, которым присуще творчество и стремление к осуществлению определенных целей»[9, 8]. Таким образом, вовлечение К. в процесс — это есть вовлечение его в реальность, в которой он проявляется как чувствующая сущность. Движение, изменчивость, непредсказуемость процесса делают существование К. выразительным. И с каждой новой юридической категорией, вводимой в роман писателем, выразительность главного героя становится все более очевидной.

Так, уже в первой главе романа Ф. Кафка использует юридическую категорию «арест». В юридической теории под арестом понимается мера пресечения, состоящая в «заключении обвиняемого под стражу»[1, 42]. Согласно статье 54 Уголовного кодекса РФ арест заключается в содержании осужденного в условиях строгой изоляции от общества [8]. Похожее понимание ареста сложилось и в обыденном сознании. При употреблении слова «арест» в сознании большинства людей возникают ассоциации, связанные с тюрьмой, с ограничением свободы. Ф. Кафка заставляет главного героя романа осмыслить, что такое арест в новой плоскости. Арест, которому подвергается К., не предполагает помещения его в тюрьму, не ограничивает его в возможности работать по прежнему месту работы и в проживании по прежнему месту жительства. Никаких внешних ограничений для К. после объявления ему об аресте не устанавливается. Как говорит фрау Грубах, хозяйка квартиры, в которой проживает главный герой, арест К. «…кажется похожим на что-то такое умственное…»[5, 28]. На необходимость осмысления ареста на умственном, ментальном уровне указывает и надзиратель при его общении с К.: «… поменьше думайте о нас и о том, что с вами случилось; подумайте лучше о себе»[5, 19]. Следовательно, смысл ареста, которому подвергается К., заключается в том, чтобы заставить главного героя думать, думать о себе. Не смотря на отсутствие каких-либо внешних ограничений свободы, К. испытывает внутренний дискомфорт и внутренние ограничения, т. к. вместо беззаботного и праздного времяпровождения он вынужден думать о себе и о своей возможной виновности. В связи с этим можно сказать, что аресту подвергается сознание К. Таким образом, введение в литературное повествование юридической категории «арест» позволяет автору объяснить причину, заставившую К. начать осмысливать свое существование.

Состояние ареста побуждает К. не только к мышлению, но и к действиям, к коммуникациям, которых он ранее избегал или, возможно, стеснялся. Так, мы становимся свидетелями ночного общения К. с девушкой, фрейлейн Бюрстнер, которая занимает комнату по соседству с ним. Ранее, до возбуждения процесса, К. не решался на общение с ней. Возбуждение же процесса выступает в качестве повода для общения с девушкой и перерастает в эротическое возбуждение. «У суда есть какая-то своеобразная притягательная сила, не правда ли?»[5, 36] — так выражает свое отношение фрейлейн Бюрстнер к возбужденному в отношении К. процессу, и в этом выражении усматривается проявление интереса к юридической ситуации, в которой оказался К., в сочетании со страстью, возникающей между мужчиной и женщиной. Фрейлейн Бюрстнер обозначает свое желание поддерживать и развивать это возникающее между ней и К. отношение, заявляя о своей готовности расширить свои познания в юридической сфере и узнать все «судейские закорючки». Таким образом, уже начало процесса заставляет К. разорвать круг привычных ограничений, заставляет испытать свежие и сильные чувства.

В дальнейшем по ходу развития романа К. еще не раз сталкивается с женщинами. И при каждой новой встрече К. с женщиной степень запутанности судебного процесса возрастает одновременно с повышением степени эротической страсти, которую вызывает главный герой у женщин. Адвокат К. объясняет этот эффект следующим образом: «Если правильно посмотреть на это, то обнаружится, что обвиняемые в самом деле часто красивы… Что же делает их красивыми? вина? но этого не может быть, поскольку не все ведь виновны — во всяком случае, я как адвокат должен так говорить; но, может быть, предстоящее заслуженное наказание уже сейчас делает их красивыми? нет, поскольку все-таки не все будут наказаны; таким образом, это может быть связано только с возбуждением против них дела, которое каким-то образом накладывает на них свой отпечаток. Разумеется, среди этих красивых есть те, кто особенно красив, но красивы все…»[5, 220-221]. Выходит, именно обвинение делает К. красивым, интересным, необычным для женщин. Такой способ описания в романе отношений К. с женщинами дает основания говорить о том, что через юридические категории и символы судебного процесса автор произведения выражает динамику эротических чувств действующих лиц романа.

«Первое слушание» — еще одна юридическая категория, введенная писателем в роман. В процессуальном праве «первое слушание» (или предварительное слушание) означает первоначальное (неосновное) слушание дела судом, в ходе которого подсудимому разъясняется суть предъявленного ему обвинения и выясняется его отношение к предъявленному обвинению. На первом слушании дело не разрешается по существу. Вслед за ним должно следовать основное слушание, которое, как правило состоит из нескольких заседаний, т. е. должно быть еще второе, третье и, возможно, четвертое слушание и т. д. Однако в романе помимо первого слушания никаких иных судебных слушаний дела К. не происходит. Состоит ли в этом задумка автора или же такое обстоятельство является следствием того, что роман не был дописан Ф. Кафкой? Однозначного ответа на этот вопрос нам не найти.

Между тем, следует вспомнить, что о разрыве помолвки Ф. Кафка объявил в берлинском отеле «Асканийский двор», который в своем дневнике Ф. Кафка называет «судебным двором». В связи с этим возникает основание говорить о том, что писатель осмысливает крайне непростое и угнетающее его событие разрыва помолвки в смысловом поле юридического понятия «первое слушание». При этом Ф. Кафка, также как и Йозеф К., стремится к тому, чтобы первое слушание стало окончательным и последним, чтобы процесс на этом и закончился. Заявив о разрыве помолвки, Ф. Кафка пошел против правил, сложившихся в обществе. Аналогичным образом действует и Йозеф К., который нарушает правила судопроизводства и вместо того, чтобы выяснить, в чем именно он обвиняется, отказывается давать показания и заявляет о своих претензиях к порядку ведения процесса, к судебной власти, занимая таким образом положение обвинителя по отношению к самому суду. К. заявляет об отказе от процесса, и мы видим в последующих главах, что новые судебные слушания не назначаются, суд совсем не принуждает главного героя к процессу, к процессуальным действиям.

Однако, несмотря на сделанное заявление об отказе от процесса, К. в действительности не может существовать вне процесса. «Мысль о процессе теперь уже не покидала его. Он уже не раз обдумывал, не стоит ли ему составить некий защитительный меморандум и представить его суду. Он хотел предложить в нем свое краткое жизнеописание и по поводу каждого сколько-нибудь значительного события объяснить, по какой причине он поступил так, а не иначе, заслуживает ли такой образ действий с его теперешней точки зрения порицания или одобрения и какие основания он может привести для того и другого»[5, 136]. Процесс продолжается вне судебных слушаний, за пределами зала суда, во всех углах и закоулках реальности, сознания и подсознания. В итоге, несмотря на отсутствие новых судебных слушаний, все действия К. и все события, происходящие с ним, являются ничем иным, как судебным процессом, который с одной стороны угнетает, но с другой стороны расширяет пределы познания и осмысления реальности и собственного существования, «… короче, у него уже почти не было выбора — принимать или не принимать этот процесс, он был уже поглощен процессом и должен был защищаться»[5, 150].

Последующее развитие процесса происходит через последовательное появление новых персонажей романа, в каждом из которых можно обнаружить свидетеля, дающего показания, из которых и складывается общая картина процесса, происходящего с главным героем, общая картина бытия и существования К., а также самого писателя. Среди таких свидетелей мы встречаем карателя, адвоката, фабриканта, коммерсанта, художника, священника, т. е. представителей разных слоев общества, разных занятий и профессий, у каждого из которых свой специфический взгляд на мир и на процесс, в котором участвует К.

Так, каратель видит в процессе наказание, которое «так же справедливо, как и неотвратимо»[5, 102]. Смысл, который каратель видит в наказании полностью соответствует юридическому смыслу этого понятия: «Наказание – особая мера государственного принуждения за совершенное преступление, применяемая только судом от имени государства к лицам, совершившим преступление. Наказание лишает преступника определенных благ, причиняет ему страдания. Свойство наказания – кара»[1, 468].

Из рассуждений адвоката следует, что процесс К., как и любой другой процесс, — это некая тайна, доступная для понимания лишь некоторым посвященным, к каковым относятся чиновники суда и адвокаты. «Ведь К. не должен забывать, что это дело не является открытым, оно может стать открытым, если суд сочтет это необходимым, однако закон подобной гласности не требует. Вследствие этого и материалы суда — и прежде всего, обвинительное заключение — обвиняемому и защите не недоступны… Ведь дело здесь ведется втайне, вообще говоря, не только от общественности, но и от обвиняемого…»[5, 138 — 140].

Коммерсант воспринимает процесс и свое существование в нем как необходимость преклонения перед властью. Он осознанно идет на любые унижения, ползает на четвереньках, пытаясь добиться хорошего расположения к себе, и оправдывает такое самоуничижение юридической поговоркой: «для подозреваемого движение лучше покоя, потому что тот, кто не двигается, всегда может, сам того не зная, оказаться на чаше весов и быть взвешенным вместе со своими грехами»[5, 229-230].

Для художника, пишущего портреты судей, процесс — это картина. При этом интересно то, что при всей кажущейся несерьезности художника, его восприятие процесса как картины оказывается значительно точнее восприятий иных действующих лиц романа. Кроме того, такое художественное восприятие процесса оказывается физически ближе к суду, сразу за стеной мастерской художника находится судебная канцелярия. Получается, судебный процесс вполне адекватно и убедительно выражаться в художественной реальности. Эту реальность ценит прагматичный фабрикант, покупающий картины у художника и полагающий художника, знающего многих судей, полезным. Эта реальность впечатляет и К., который именно после общения с художником принимает окончательное решение отказаться от дальнейшей помощи адвоката и вести свой процесс самостоятельно.

Собственное понимание процесса пытается определить и Йозеф К. Он пытается представить процесс, происходящий с ним, «как большую сделку, каких он уже немало заключал с выгодой для банка, — сделку, которая, как обычно бывает, таила в себе различные опасности, и вот их-то и надо было отвести. Преследуя такие цели, конечно же недопустимо было возиться с мыслями о какой-то вине, напротив, необходимо было придерживаться мыслей о собственной выгоде»[5, 151]. Удивительно, но в понимании процесса, которое наблюдается у К., вновь появляется юридический термин — «сделка». В данном случае мы имеем дело с категорией уже не уголовного, а гражданского права. Под «сделкой» понимаются «действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей»[1, 754]. Принципиальной особенностью гражданского права является диспозитивность, признание равенства участников гражданских правоотношений, в то время, как в основе уголовного права императивные отношения власти и подчинения. Таким образом, К. пытается перевести возбужденный в отношении него процесс из уголовного в гражданский, пытаясь тем самым уложить все происходящее с ним в границы привычной и понятной ему реальности, которая продолжает осмысливаться им в юридических категориях.

Однако, наиболее глубокое и метафизическое понимание процесса мы встречаем у священника, выраженное в притче о Законе. Слово «Закон» здесь обозначается исключительно с заглавной буквы, что в совокупности с наличием у рассказчика притчи сана священника указывает на некий сакральный смысл. Основной вопрос, обозначенный священником, — это вопрос о доступности Закона, а вернее, о доступности понимания Закона всеми. Сюжет приведенной священником притчи показывает, что попытки получить доступ к Закону занимают всю человеческую жизнь. Человеческое существование — это и есть процесс постижения Закона. Однако, постичь смысл Закона невозможно. Может быть сформировано мнение относительно того или иного толкования Закона, но истинный смысл Закона остается для всех непостижимым. «Буква Закона неизменна, и мнения зачастую — всего лишь выражения связанного с этим отчаяния. … не нужно все принимать за истину, нужно только принимать это как необходимость»[5, 258-262]. По сюжету притчи, рассказанной священником, человек умирает у врат Закона, так и не дождавшись встречи с Ним, после чего врата Закона, которые были открыты для этого человека, закрываются. Завершение жизни человека означает и завершение процесса по постижению смысла Закона. В то же время, из объяснений священника следует, что возможность возбуждения и прекращения процесса зависит в действительности только от самого человека, от потребности в процессе и в суде, которая, по всей видимости, свойственна природе человека и составляет смысл нашего существования. «Суду от тебя ничего не нужно. Он принимает тебя, когда ты приходишь, и он отпускает тебя, когда ты уходишь»[5, 263]. Не дожидается встречи с Законом и Йозеф К. Суд отпускает К., и процесс прекращается вместе с его жизнью.

Трагические финалы обычны для произведений Ф. Кафки. Однако, в данном случае в убийстве главного героя, полагаем, присутствуют личные мотивы писателя. Мы уже обращали внимание на то, что начало работы Ф.Кафки над романом «Процесс» было вызвано необходимостью осмысления ситуации конфликта и общественного осуждения писателя, возникших в связи с расторжением им помолвки. Эти события заставляли испытывать Ф. Кафку чувство вины, которое передается и Йозефу К., олицетворяющему самого писателя. «Я всегда хотел запускать в мир двадцать рук, и к тому же с целью, которую нельзя одобрить. Это было неправильно»[5, 267]. В связи с этим имеются основания рассматривать убийство Йозефа К., этого воплощения мирских слабостей самого писателя, в качестве своеобразного самоочищения писателя от суеты бытия. Процесс, возбужденный в «Асканийском дворе», оказался полностью переосмысленным Ф. Кафкой на страницах созданного им романа, а для освобождения от тяжести осознания собственной вины необходимо было приговорить Йозефа К. к смерти и привести этот приговор в исполнение. «К. теперь точно знал, что это был его долг, что этот нож, витавший над ним и переходивший из рук в руки, он должен был схватить и вонзить в себя сам»[5, 269]. В этом смысле, роман «Процесс» представляет собой своего рода сеанс юридической психотерапии, который произвел сам с собой Ф. Кафка.

Таким образом, в романе представлено множество вариантов понимания процесса, происходящего с К., но все эти варианты основываются на вполне определенных юридических категориях и символах судебного процесса, которые расставлены Ф. Кафкой как маяки, освещающие дорогу, на протяжении всей сюжетной линии произведения.

Мы можем бесконечно долго находить новые смыслы и новые варианты толкования этого романа, но все они так или иначе будут связаны с юридическими категориями и символами судебного процесса, которые объединяют все возможные смыслы и толкования в едином эстетическом восприятии. В результате, наблюдается уникальный эстетический эффект, когда юридические категории и символы судебного процесса, которые, казалось бы, имеют сугубо специальное утилитарное назначение, выступают основой для формирования сложной многоуровневой художественной реальности литературного произведения. Такой эффект показывает, что юридические категории и символы судебного процесса в действительности обладают универсальным характером, что выражается в возможности их использования для осмысления самых разных жизненных ситуаций, существования человека и бытия мира в целом, доказательство чего мы и находим в романе Ф. Кафки «Процесс».

ЛИТЕРАТУРА:

1. Барихин А. Б. Большая юридическая энциклопедия. М.: Книжный мир, 2010.
2. Бланшо М. От Кафки к Кафке. М., 1998.
3. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.
4. Канетти Э. Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелице. Иностранная литература. 1993. №7.
5. Кафка Ф. Процесс. Перевод с немецкого Г. Б. Ноткина. СПб.: ООО «Издательство «Пальмира»; М.: ООО «Книга по Требованию». 2017.
6. Ноткин Г. Примечание к роману Ф. Кафки «Процесс», пер. с нем. Г.Ноткина. СПб.: ООО «Издательство «Пальмира»; ООО «Книга по Требованию». 2017.
7. Огурцов А. П. Процесс // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН; предс. научно-ред. Совета В. С. Степин. — М.: Мысль, 2010. Т. 2. С. 378 — 379.
8. Уголовный кодекс Российской Федерации. Электронный ресурс: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_10699/e4991aa8c8b3c2ea4476b80e5be89542518d1287/ Дата последнего обращения 30.09.2017г.
9. Юлина Н. С. Организмическая теория бытия Уайтхеда. «Бог» как процесс и творчество // Проблема метафизики в американской философии ХХ века. М. 1978.

euroasia

Похожие записи