«СУББОТА» ИЕНА МАКЬЮЭНА В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРЫ БРИТАНСКОГО МОДЕРНИЗМА.
Цховребова Мира Валентиновна
к.ф.н., доцент, зав. кафедрой английского языка
Юго-осетинский государственный университет им А.Тибилова, г. Цхинвал
Аннотация: В статье рассматриваются некоторые аспекты творческого метода Иэна Макьюэна, представлен анализ романа «Суббота» с позиций его интертекстуальной включенности в контекст литературы британского модернизма.
Ключевые слова: Макъюэн, модернизм, постмодернизм, В. Вульф, «Миссис Дэллоуэй», интертекст, интертекстуальность.
IAN MCEWAN’S “SATURDAY” IN TERMS OF THE BRITISH MODERNIST LITERATURE.
Tskhovrebova Mira Valentinovna
Annotation: The article represents a study of some aspects of McEwan’s artistic work and the analysis of “Saturday” from the viewpoint of its intertextual relations to the British Modernist Literature.
Key-words: Ian McEwan, postmodernism, modernism, Virginia Woolf, Mrs. Dalloway, intertext, intertextuality.
Секрет успешности и популярности Макьюэна известный российский литературовед Т. Красавченко видит в том, что он «очень английский писатель, писатель «мейнстрима». Он пишет так, что за его спиной ощутима мощная, глубокая, идущая от Шекспира литературная традиция».[14]
Литературная традиция, на которую обращает внимание Т. Красавченко, была предметом профессионального изучения Макьюэна на факультете английской литературы, где сформировались его литературные вкусы. В студенческие годы Макьюэн открыл для себя и европейскую литературу — «я с головой погрузился в книги Кафки, Томаса Манна, Роберта Музиля», обрел новый художественный опыт: «Я любил эту смесь фантазии, усиленной эмоциональным реализмом. Именно это я искал и именно так хотел писать», – признался Макьюэн Л. Лоувел и Ж. Менегальдо в интервью 1995 года [19]. Апдайк, Рот, Беллоу, Мейлер питали его ум и воображение – Макьюэн считает их своими учителями. Однако сколько бы ни расширялся круг литературных увлечений Макьюэна, он всегда возвращался «домой», к корням.
Приверженность национальной художественной традиции – известная черта художественного мышления писателей Великобритании. Примечательно, что даже в первой половине XX века, когда английский модернизм подвергал тотальной переоценке художественный опыт викторианцев, критический пафос ее апофатики, в итоге, лишь удостоверил непреходящее значение традиции в эволюции литературного процесса. А в середине века, в бурлящей атмосфере общеевропейских авангардистских экспериментов 1950–1960–х викторианская литература в Великобритании пережила настоящее постчинквеченто – словно испытание новаторством придало традиции новый импульс, сплавивший ее великие достижения с открытиями модернизма, чтобы проложить для нее широкие пути в современность. Из этого сплава сложился феномен британской классической литературы, неотъемлемой частью которого стал модернизм начала XX века. Из этого сплава, перефразируя Хемингуэя, вышла вся современная литература Великобритании. Ее отношение к отечественной традиции выражается в доминировании классических эстетических принципов – достоверность как главный критерий художественности, сюжет как основа композиции, герой как идеологический стержень произведения, характер как сложный комплекс врожденного и приобретенного, как душевное пространство героя, интерес к социальной проблематике, понимание нравственного смысла литературы и т.д.
В текстах произведений современных писателей Великобритании классическая традиция актуализируется как мощное «встречное течение» (А.Н. Веселовский), как грандиозный интертекст, функционирующий в многообразии своих проявлений – в «мозаике бессознательных и автоматических цитаций» (Ю. Кристева) и в «сознательной цитации, намеке, ссылке на творчество писателя» (Г. Косиков), осмысляется в процессе интертекстуальной игры, через иронию, пародию, пастиш.
Образцами подобного осмысления традиции и интертекстуальной игры является длинный ряд английских романов 1980–1990-х годов — «Любовница французского лейтенанта» Джона Фаулза, «Реставрация» и «История мира в 10 ½ главах» Джулиана Барнса, «Когда-нибудь потом» Грэхема Свифта, «Ангелы и насекомые» Антонии Байетт, «Хоксмур» и «Мильтон в Америке» Питера Акройда и др.
В этой связи вспоминаются два высказывания. Одно принадлежит Юрию Михайловичу Лотману, который в «Структуре художественного текста» определял текст как «конденсатор культурной памяти» и как «генератор новых смыслов» [12]. Другое – Натали Пьеге–Гро, которая во «Введении к теории интертекстуальности» пишет о том, что: «интертекстуальность является выражением заботы о поддержании традиции и сохранении памяти о прошлом, выражением стремления противостоять попыткам оторваться от прошлого, скрыть его или прервать традиции»[14,142].
Эстетические принципы классической литературы, с ее неизменной приверженностью принципу достоверности и интересом к внутренней жизни человека, составляют органическую основу художественного мышления Макьюэна. Литературные предпочтения писателя озвучены в интервью разных лет и на страницах его романов, где герои спорят, читают или размышляют о романах Джейн Остен и Джордж Элиот, Джеймса Джойса, Вирджинии Вулф, стихах Крабба, Вордсворта, Китса, Арнольда, Ларкина.
Профессиональный знаток английской литературы, Макьюэн творчески осмысляет художественные идеи писателей разных эпох, чтобы создать свой собственный, неповторимый «макьюэновский» стиль, заметно выделяющийся в палитре современной литературы Великобритании.
Роман «Суббота», опубликованный в 2005 году, аккумулировал основные художественные идеи и нравственно-философские искания автора «Невыносимой любви» (1997), «Амстердама» (1998), «Искупления» (2001) и состоялся как художественно-философский манифест писателя.
Подобно «Улиссу» и «Миссис Дэллоуэй», «Суббота» – роман «одного дня», одной субботы 15 февраля 2003 года. Классическая фабула модернистского «романа–одиссеи» одного дня по городским улицам, из дома – домой, развернута вокруг главного героя, традиционно пребывающего в хронотопе романа в двух неравных по объему измерениях: физическом (биографические детали, обстоятельства жизни, передвижения) и внутреннем — в потоке непрерывной рефлексии и ретардаций. Поток сознания героя передан несобственно-прямой речью, в которой его переживания и размышления сливаются с интертекстами бессознательных автоматических и сознательных цитаций.
Интертексты «Субботы» связаны с двумя группами источников. Первая относится к естественнонаучным теориям природы человека и представлены в тексте как развернутые научные рефлексии. Вторая группа – литературные источники или предтексты. «Дуврский берег» Мэтью Арнольда и эпиграф из «Герцога» Сола Беллоу определяют атмосферу духовных исканий Макъюэна и его героя. Наиболее обширные интертекстуальные отношения «Суббота» устанавливает с «Миссис Дэллоуэй» — обилие аллюзий, прямые заимствования отдельных эпизодов и моделирование палимпсеста, повествовательные техники и т.д. [1]
Герой Макьюэна Генри Пероун – успешный мужчина в расцвете лет: прекрасная семья, прекрасный дом, любимая работа. Он талантливый нейрохирург — «воскрешающий бог» операционной. Дом и работа – мир Генри Пероуна, который, по счастливой случайности, расположился в Лондоне: «Что за американец, писатель, сказал как–то, что можно быть счастливым, просто живя на Шарлотт–стрит». [2,175]
Успех героя в жизни и Лондон как место действия – две основные линии пересечения Пероуна и Клариссы Дэллоуэй. Во всем остальном редукционист Пероун антипод чувствительной Клариссы.
С первых страниц романа Генри Пероун предстает как человек, «привыкший анализировать собственные ощущения» (“a habitual observer of his own moods”), и пытливо докапываться до причин их возникновения: «Может, пока он спал, на молекулярном уровне произошел химический сбой – включились допаминовые рецепторы, активируя цепную реакцию на внутриклеточном уровне….» [2,13] Даже любуясь Лондоном из окна своего дома, он остается во власти своей профессиональной привычки к препарированию: «…этот город – на самом деле, совершенная конструкция, шедевр природы. Триумф соразмерных пропорций: <…> сверху – сияние фонарей, снизу – оптоволоконные кабели, по трубам струится свежая вода, а нечистоты мигом уносятся прочь» [2,13]. Пероун смотрит на Лондон глазами нейрохирурга и видит его как живой организм, как метафору человека: триумф природы и соразмерных пропорций, видимое сияние фонарей и оптоволоконные кабели нейронных связей, и ток крови и нечистоты…
Непрерывная рефлексия Пероуна насыщена интертекстами бессознательных автоматических и сознательных цитаций и аллюзий, которые обозначают присутствие автора, его читательские вкусы и научные пристрастия. Английская критика назвала Пероуна «чувствительным инструментом Макьюэна» и его an ideal alter ego. [24, 26]. Макьюэн не возражает против такого уподобления, более того – сам раскрывает некоторые автобиографические моменты в жизни своего героя, но напоминает, что «у Генри Пероуна есть много черт, чуждых мне: отвращение к литературе, к вымыслу, его сдержанно либеральные взгляды в политике» [20,169].
Герой Макьюэна, действительно, относится к литературе с подчеркнутым скепсисом прагматика, для которого важен, прежде всего, практический эффект любой деятельности. Прагматичный любитель эволюционной философии Пероун отрицает полезность литературы, убежден, что «литература плохо знает человека», хотя и признает, (как сомнительное и единственное ее достоинство) что она способна обозначить круг моральных проблем человека.[2]
Так Ортега–и–Гассет писал в «Размышлениях о технике» о кризисе веры современного человека в писателей как «властителей дум»: «Уже давно и, по всей вероятности, бессознательно человек Запада окончательно перестал уповать на литературу, вновь ощутив острейшую жажду ясных и разных идей относительно всего, что ему представляется важным» [13,164].
Сам Иэн Макьюэн убежден, что «никакая наука не заменит художественное постижение того, что составляет человеческое “я”», что подобное постижение возможно лишь в союзе с литературой. В «Искуплении» он был еще более категоричен: «сама природа человека претерпевает великую трансформацию, и только художественная литература, новая литература, в состоянии уловить суть этой перемены» [4,313].
«Суббота», в сущности, и представляет собой попытку Макьюэна уловить «суть перемен» в человеческой природе.
«Исследуйте, например, обычное сознание в течение обычного дня» – призывала Вулф в «Современной художественной прозе» [7,472].
Ранним субботним утром писатель вывел своего героя Генри Пероуна из его теплого во всех отношениях дома на февральские улицы Лондона, чтобы запустить сюжет своего романа. В начале прошлого века, одним ранним июньским утром самая задумчивая леди английской литературы – респектабельная хозяйка большого дома, счастливая жена и мать – также вышла из своего особняка, чтобы выбрать цветы к большому приему, и привела в движение сюжет своей истории. Лирической одиссеи сквозь «светящийся ореол» жизни к тому началу, которое, в итоге, привело ее в это утро на Бонд–стрит. Пероуну тоже предстоит торжественный ужин в кругу семьи, к которому нужно купить рыбу – легкий иронический парафраз Макьюэна, намекающий на житейские заботы среднего класса. По лондонским улицам, параллельно тем, по которым ступает миссис Дэллоуэй, Генри Пероун едет в своем любимом автомобиле сыграть в сквош с коллегой, потом домой, через рыбный магазин.
Для миссис Дэллоуэй главным событием дня станет встреча с Питером Уолшем, возмутившая спокойное течение ее счастливой размеренной жизни, пробудившая воспоминания юности и растревожившая ее сомнениями в подлинности своего существования. Главным событием субботы Генри Пероуна станет встреча с уголовником Бакстером, который затем вломится к нему в дом с ножом в руке, до смерти напугает его семью и унизит дочь. Встреча с Бакстером обернется для Пероуна настоящим испытанием, испытанием всех его принципов и веры в себя: «В чем, собственно, он уверен? … Он слаб, он так мало знает, он боится непредсказуемых последствий, порождающих новые действия, новые последствия, пока не оказываешься там, куда вовсе не предполагал и не желал попасть – с ножом у горла» [2,395].
Текст «Субботы» построен на интертекстуальных аллюзиях, балансируя на границе с коллажем. Словно Макьюэн играет в литературную викторину, снова и снова отсылая читателя к роману Вирджинии Вулф, погружая во «встречное течение» потоков сознания Клариссы и Пероуна – двух героев, связанных через столетие чутким восприятием драматизма своего времени, «атеистической религией – делать добро ради самого добра» [5,73] и «тоской по какой–то другой жизни» [2,393].
Французское окно (подмеченное всеми рецензентами), отворенное Клариссой в свежесть утра, которая навевает воспоминание из детства –«утро какое – свежее, будто нарочно приготовлено для детишек на пляже. Как хорошо! Будто окунаешься!» [5,7] – станет в «Субботе» «очень высоким окном», деревянные ставни которого раздвигает Пероун, чтобы отметить необычную свежесть утра – «Воздух чист, как родниковая вода», и перенестись мыслями в детство: «Кажется, словно он шагает по гладкой естественной поверхности, где–нибудь на морском берегу – например, по базальтовым плитам, смутно памятным с детства». [2,104] «Должно быть, крик чаек пробудил это воспоминание» – «должно быть», поверим Пероуну на слово – он ведь не признает литературу, а «Миссис Дэллоуэй» в школе своей дочери Дейзи он, кажется, еще не проходил.
Рекламный аэроплан, который Кларисса видит в небе Лондона на всем пути до цветочного магазина: «Вой аэроплана зловеще ввинчивался в уши. Вот аэроплан взмыл над деревьями, и он оставлял позади белый дым…», [5,22]
в парафразе Макьюэна – терпящий бедствие горящий самолет, который замечает Пероун в предрассветном небе и к которому в течение дня возвращаются его тревожные мысли.
Улицы Лондона. Клариссе «страшно нравилась Бонд–стрит; Бонд–стрит ранним утром в июне; флаги веют; магазины; ни помпы, ни мишуры; один–одинешенек рулон твида в магазине, где папа пятьдесят лет подряд заказывал костюмы; немного жемчуга; семга на льду» [5,14], а Пероун любуется Шарлотт–стрит: «Прекрасна улица, освещенная солнцем; и весь город – величайшее достижение всех, кто в нем жил и живет, – цветет и крепнет» [2,113]. В точности так и подумалось Питеру Уолшу, когда после визита к Клариссе он направлялся в Риджентс–парк – «Великолепное, в сущности, достижение – Лондон, летом особенно; цивилизация, да» [5,53].
Вот Кларисса погружается в атмосферу города: «взгляды прохожих, качание, шорох, шелест; грохот, клекот, рев автобусов и машин; шарканье ходячих реклам; духовой оркестр, стон шарманки и поверх всего странно тоненький взвизг аэроплана, – вот что она так любит: жизнь; Лондон» [5,8].
Между тем, Пероун уже «на любимом своем пятачке, на перекрестке Гудж и Шарлотт–стрит, где красота и удобство слились воедино, делая жизнь ярче и красочнее, где цветы, зеркала, газеты, шампуни, электроприборы, лаки–краски и металлоремонт перемежаются с дорогими отелями, винными барами, ресторанами» [2,175].
Наслаждаясь атмосферой любимого города, Кларисса погружается в мысли о смерти: «И важно, спрашивала она, приближаясь к Бонд–стрит, разве важно, что когда–то существование ее прекратится; все это останется, а ее уже не будет, нигде. Разве это обидно? Или наоборот – даже утешительно думать, что смерть означает совершенный конец; но каким–то образом, на лондонских улицах, в мчащемся гуле она останется, и Питер останется, они будут жить друг в друге, ведь часть ее – она убеждена – есть в родных деревьях; в доме–уродце, стоящем там, среди них…» [5,12]. Вот и Пероун испытывает «легкую горечь <…> оттого, с какой легкостью наше существование – мечты и надежды, родные и друзья, тысячи любимых мелочей, таких вековечных, таких незыблемых, – исчезает без следа» [2,14]. Без следа. Совершенный конец. Непроницаемая для лирики надежды горечь «безнадежного материалиста».
Мысли Клариссы переключаются на дочь и ее новую приятельницу, религиозную фанатичку мисс Килман, с которой Элизабет отправляется на шопинг: «… она замечала, религиозный экстаз делает людей черствыми («идеи» разные – тоже), бесчувственными.… Ведь не ее же ненавидишь, а самое понятие, воплощенное в ней, вобравшее, конечно, многое вовсе и не от мисс Килман; ставшее призраком, из тех, с которыми бьешься ночами, которые кровь из тебя сосут и мучат, тираны» [5,15]. Пероун, как будто, отвечает на тревожные мысли Клариссы: «Религиозных фанатиков победит не рационализм, а самый обычный шопинг и все, что с ним связано: прежде всего, работа, затем, конечно, мир и покой и возможность удовлетворить свои потребности не в следующей, а в этой жизни. Шопинг полезней, чем молитва» [2,128].
Вот рыбная витрина на Бонд–стрит, которую разглядывает Кларисса [5,14], а Пероун уже «поворачивает за угол, на Паддингтон–стрит, и останавливается перед витриной рыбного магазина…» [2,181].
«В понедельник – четыре плановые операции, во вторник – пять» – мысленно планирует Пероун. [2, 258] «И все равно, – размышляет Кларисса, – подумать только – день сменяется днем; среда, четверг, пятница, суббота; и можно проснуться утром; увидеть небо…» [5,113].
Кларисса охвачена смутным недобрым предчувствием: “feeling as she did, standing there at the open window, that something awful was about to happen” («и она ждала у растворенной двери: что–то вот–вот случится»); тревожное предчувствие беспокоит и Пероуна: “Something is about to give” – «Сейчас что–то произойдет» [2,26].
Произошло – небольшая автомобильная авария, ничего не значащее мелкое происшествие, свидетельницей которого стала Кларисса: «Причиной страшного грохота…был автомобиль, который врезался в тротуар как раз напротив цветочного магазина Малбери» [5,16]. А на Тоттнем–корт–роуд автомобиль Пероуна сталкивается с автомобилем Бакстера – происшествие, едва не разрушившее привычное течение жизни Пероуна и подтолкнувшее его к искомому ответу на мучительный вопрос о том, что же еще есть в жизни, помимо спасения чужих жизней.
В «Субботе», как и в «Миссис Деллоуэй», сюжет исполняет три функции. Первая – задает маршрут передвижений героя, вторая – распределяет вокруг героя действительность, третья функция сюжета заключается в производстве главного события. Понятно, что образцом является «Улисс».
Джойс ведет своих героев по улицам Дублина, выводя на страницы романа толпы поименно обозначенных, лаконично и ярко индивидуализированных дублинцев, пересекающихся с Блумом и Стивеном. Здесь Бен Доллард, грузно кренясь к витринам магазинов, весело жестикулирует пальцами, мистер Кернан, с большим одобрением оглядывает себя в зеркале парикмахерской Питера Кеннеди, Дэнис Брин со своими фолиантами, направляется в контору Коллиса и Уорда, юный Патрик Алоизиус Дигнам с вечно отстегивающимся воротничком и с полутора фунтами свиных котлет шагает по Уилкоу–стрит, отец Каули, задолжавший процентщику, не может попасть к себе в дом, Герда Макдауэлл несет больному отцу письмо и образцы линолеума, миссис Брин отдергивает назад своего супруга из–под копыт лошади, в живописном наряде вышагивает учитель танцев мистер Дэнис Дж. Маджинни и т.д. – сотни имен, индивидуальных особенностей внешности и повадок, психологических штрихов. Сотни персонажей, созвучье сотен голосов и мыслей в едином пространстве настоящего.
Камерность романа Вулф, несопоставимая с грандиозностью симультанной полифонии «Улисса», определяет гораздо более скромное количество передвижений героини и менее пеструю мозаику лиц. В приведенном выше эпизоде «Улисса» показан выезд генерал–губернатора Ирландии и лорда наместника. В «Миссис Деллоуэй» Кларисса наблюдает толпу у Букингемского дворца при выезде членов королевской семьи. Здесь «старый дивный» друг, «чересчур изысканный» Хью Уитбред – «выступает, как ему и положено на фоне правительственных зданий». Здесь Сара Блечи баюкает своего малыша, Эмили Коутс окидывает взглядом окна дворца, прикидывая, сколько там комнат и горничных, маленький мистер Боули плачет от благоговейного умиления. Вот юная Мейзи Джонсон – она только вчера приехала из Эдинбурга и не перестает поражаться «странностям» лондонцев. Рядом – умудренная тяжелым житейским опытом старая миссис Демпстер, мечтающая о том, чтобы «ее пожалели просто за то, что все миновало». Здесь и «странная парочка» – Лукреция Уоррен–Смити Септимус–привлекшая внимание Мейзи Джонсон и Клариссы, и др.
А на вечернем приеме – толпа изысканных гостей: леди Миллисент Брутн с лицом, «будто высеченном по бесчувственному камню циферблате», полковник Гэррод с супругой, леди Мэри Мэдокс,…и кузина Клариссы Элли Хендерсон – у стены, в шали, под которой скрыто старое черное платье: «Надо все–все запомнить, чтобы рассказать Эдит»…
Проходные персонажи «Субботы» обитают в стенах больницы, где работает Пероун – коллеги и пациенты, вписанные, как у Вулф и Джойса, в микросюжеты своих обстоятельств и наделенные характеризующими чертами. Здесь интерны Пероуна – надежная Салли Мэдден и неуверенный в себе Родни Браун из Гайаны; коллега и партнер Пероуна по сквошу энергичный и прямолинейный американец Джей Стросс – анестезиолог со «скульптурными бицепсами» и сторонник вторжения в Ирак; санитарка Хизер – «разбитная кокни»; постоянно жалующаяся на несправедливость, Виола – пациентка преклонного возраста со смертельной астроцитомой – астроном по профессии и по иронии судьбы; тяжелая, проблемная и неугомонная пациентка Андреа Чепмен – девочка из Нигерии; Мири Талеб и др. «За каждым именем – история, досконально им изученная» [2,258].
В «Улиссе» и «Миссис Дэллоуэй» проходные персонажи в многообразии лиц вставлены в картинку живой жизни Дублина и Лондона. Выхваченные из уличной толпы, они живут собственной жизнью, за полем зрения главных героев — герои сюжетов своих жизней. В «Субботе» – иначе, здесь всё существует отраженным в сознании героя, всё происходит только в его присутствии и увидено его глазами – члены семьи и друзья сына, коллеги и пациенты, случайные прохожие и улицы Лондона. Здесь нет дверей, которые персонажи могли бы закрыть за собой, чтобы жить собственной, невидимой взору Пероуна жизнью. И в этом смысле, по типу отражения и воспроизведения действительности, «Суббота» – образцовый субъективный психологический роман, все проекции которого разворачиваются исключительно в сознании героя.
Своим главным достижением Вирджиния Вулф полагала искусство «прокладывания тоннелей»(“tunneling process”) – особый способ ретроспективного показа эпизодов жизни героя, художественный способ синхронного воспроизведения субъективного времени как «длительности и одновременности», изобретенный чуткой ученицей Анри Бергсона.
«Я вырыла прекрасные пещеры позади моих персонажей, – писала Вулф в дневнике 30 августа 1923 года – «<…> Идея заключается в том, что пещеры будут сообщаться, и каждая будет выходить на дневной свет настоящего момента» [13].
Хронотоп «Миссис Деллоуэй» расположен в сплетении «моментов бытия» Клариссы в одну июньскую среду в Лондоне 1923 года (заказ цветов, подготовка к приему, встреча с Питером Уолшем, прием, множество мелких происшествий) и «моментов небытия» – затерянных во времени эпизодов прошлого и «мириад впечатлений», хранимых памятью. Спорадически или по ассоциации, поток сознания Клариссы выносит их на поверхность июньского дня в живых картинках и лицах: большеглазая «удивительная красавица» Салли Сэтон, строгая, «белокаменно высокая» тетя Елена, отец Клариссы с газетой в руках, старая мисс Каммингс, чудак Йозеф Брайткопф, который «пел песни Брамса совершенно без голоса» и многие другие и, конечно, «одинокий странник» Питер Уолш – «Звездами любуетесь?»…
Хронотоп «Субботы» Макьюэна составляют «моменты бытия» Пероуна в конкретную февральскую субботу в Лондоне 2003 года, «вкрапленные в намного большее количество моментов небытия», пребывающие в причудливом течении потока его сознания.
«Суббота» демонстрирует мастерство Иэна в искусстве создания образа цельной личности, сложив ее из мозаики подобных моментов.
Вот самое начало «Субботы». С момента своего пробуждения и до выхода из дома Пероун, то и дело, поглядывает на часы, поминутно отмечая время – 3.45, 3.55, 4.20, 6.00. Казалось бы, деталь избыточная, излишняя, но в продуманной архитектонике романа эта хроника, для начала, намекает на рабочее название романа Вулф – «Часы». Что существеннее в композиционном плане романа – в дозированные интервалы времени между 3.45 и 3.55 и т.д. Макьюэн вмещает всю совокупность жизни и мнений Генри Пероуна. Так в 3.45 «с высоты второго этажа он смотрит в ночь» на башню почтамта, «бодро напоминающую о годах оптимизма. А сейчас годы чего? Неразберихи и страха». Он думает о том, что «и правда вымотался к концу недели». Его мысли возвращаются к вечеру накануне, когда он лежал в ванне с книгой, которую прислала ему Дейзи, в попытке «исправить его вопиющее невежество». Далее следует мысленный экскурс в прошлое как самооправдание: «из школы – прямиком в медицинский институт, рабский труд интерна <…> лет пятнадцать он вовсе не открывал книг, разве что медицинские справочники». На часах 3.45, а мысли Пероуна несут его к Дейзи («Дейзи приезжает»), отвлекаются на новости по радио. Вот он выключает радио и снова берется за чтение Дарвина. Лежа в ванне он думает о том, что «работает, не щадя себя», и о том, что «список операций на этой неделе был вдвое длиннее обыкновенного». В его мыслях о «накануне вечером» возникают Джей Стросс и его интерн Гита Сиал, Родни, с которым он «метался из одной операционной в другую», Салли, которую он «оставил зашивать прооперированного». Он думает о «небольших стандартных операциях», которые «всегда доставляют ему удовольствие». В больнице по обыкновению обедает «бутербродом с рыбой и овощами», подсаживаясь в тесной комнате отдыха к санитарке Хизер и выслушивая «пространную повесть о том, как ее зятя по ошибке арестовали за вооруженный грабеж». По дороге домой заглянул к своим сегодняшним пациентам в отделение интенсивной терапии. Меньше чем через полчаса вернулся домой, принял ванну – и вскоре спал. На часах 3.45, 46, 47 – «он стоит у окна уже несколько минут», а читатель уже знает в лицо его пациентов и коллег, узнает о выходе первой книги стихов Дейзи и ее попытках приобщить отца к литературе. В следующее мгновение – 3.48, 49 – звук самолета возвращает его в настоящее и в мыслях его возникают «верующие с бомбой в каблуке» и перепуганные пассажиры, похороны, на которых «их родные будут обращаться за утешением к тому самому богу, что погубил их близких». Он «тихо закрывает ставни, чтобы не видеть неба» и думает о коте Шредингера. В 3.55 он спускается вниз, на кухню – здесь его сын Тео с музыкальным журналом в руках. Гитара в чехле прислонена к буфету. К моменту, когда Тео обратится к нему с вопросом: «Что, не спится?», мы уже знаем о его музыке, его особенной манере исполнения блюза, о его первом концерте и родительской гордости, о его друге Чесе и т.д. В следующий момент, когда проснется Розалинд, читатель узнает об их первой встрече, любви, летнем отпуске на юге Франции в замке тестя, поэта Грамматикуса и о его ссоре с Дейзи. Сегодня Пероун посещает в хосписе больную мать и в мыслях его встает ее образ и воспоминания детства. И, когда в девять утра Пероун выходит из дому, читатель уже знает о нем практически все.
Мысль Пероуна (как и Клариссы) различает дискретность времени, между тем, в его чувственном сознании время пребывает в непрерывной продолженности, в бесконечном Present Progressive одного длящегося мгновения, вобравшего в себя «накануне вечером», «на этой неделе», «по обыкновению». Так, растревоженные зрелищем горящего самолета и чувством собственной беспомощности, мысли Пероуна стекают с поверхности зафиксированного часами «момента бытия» в 3.45, прокладывая тоннели к «пещерам позади», чтобы вынести из его чувственной памяти на поверхность субботнего утра фрагменты воспоминаний и впечатлений прошлого, из которых складывается сюжет его жизни. «Суббота – ложится за ним глубокой тенью, длиною в жизнь. И отсюда, с вершины своего дня, он может заглянуть далеко вперед. Пока его не понесло вниз» [2,388].
«Суббота» ведет скрытый интертекстуальный диалог с «Миссис Дэллоуэй» – Макьюэн подхватывает и развивает размышления героев Вулф, выбирает отдельные, порой незначительные эпизоды «Миссис Дэллоуэй», чтобы сделать их опорными в сюжете своего романа. Он создает интертекстуальный анадиплосис, который придает тексту «Субботы» качество палимпсеста, «незатертые» фрагменты которого органично вплетаются в роман, не прерывая его цельности.
Природа подобной цельности обусловлена, понятно, однородностью, гомогенностью художественного пространства двух произведений, сродством способов организации и воспроизведения художественного материала, единством творческого метода. Что же до преднамеренности авторского замысла – здесь игру ведет Макьюэном, чтобы не быть, как говорил Мишель Бютор, «привязанным к языку колокола».
Лишь в финале романа происходит открытое пересечение двух эпох, сопряженных интертекстуальностью — Генри Пероуна представляет себе врача эдвардианской эпохи, современника Вирджинии Вулф, который, может быть, так же смотрел на Лондон из окна своей спальни сто лет назад: «Стоит позавидовать этому эдвардианцу — он еще ничего не знал. Если у него были сыновья, он не знал, что через тридцать лет может потерять их при Сомме. А как насчет Гитлера, Сталина, Мао? Каков их совместный счет – пятьдесят, сто миллионов жертв? Если бы рассказать ему, что за ад ждет его впереди, если попытаться его предупредить – добрый доктор, избалованный десятилетиями мира и процветания, просто бы вам не поверил». [2,394]
В паратекстуальном пространстве романа, заданном его продуманной интертекстуальностью, Макъюэн ведет неторопливый диалог с читателем, на чье понимание он рассчитывает, приглашая его в интеллектуальную литературную одиссею для размышления. О чем он ведет речь? Быть может о том, что «мы всегда пишем внутри литературы», как говорил Мишель Бютор, и что «письмо ныне, — Мишель Фуко,– уже неотделимо от всей совокупности ранее написанных текстов» и «каждое литературное произведение вливается в нескончаемый тихий говор всего написанного» [15]. Или о том, что, побуждаемое «репродуктивным императивом» разумное и неравнодушное «моральное животное» неизбежно оказывается втянутым в моральные последствия адаптации, своих выборов, и его настоящей проблемой во все времена остается нравственный аспект выбора способа выживания? И не в этой ли неизменной обращенности большой литературы к нравственному бытию человека заключается ее очистительная сила?
Список использованной литературы
1. Макьюэн Иэн. Невыносимая любовь/ И. Макьюэн; пер. с англ. Э. Новикова. — М.: Эксмо, 2007. — 333
2. Макьюэн Иэн. Суббота / И. Макьюэн; пер. с англ. Н. Холмогорова. – М.: ЗАО «РОСМЭН-ПРЕСС», 2007. -399с
3. McEwan, Ian. Saturday. — London, Vintage Books, 2006. – 308 p.
4. Макьюэн И. Искупление; / пер. с англ. И. Доронина. — М.: Эксмо, 2007. -544 с.
5. Вулф, Вирджиния. Миссис Дэллоуэй; пер. с англ. У. Суриц. — С-Пб.: Азбука-Аттикус, 2014. – 204 с.
6. Вулф, Вирджиния. Дневник писательницы; пер с англ. Л. Володарская. – М.: Вагриус, 2009. – 496с.
7. Вулф, Вирджиния. Современная художественная проза. //Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. – М.: Прогресс, 1986. -640 с.
8. Джойс, Джеймс. Улисс; пер. с англ. С. Хоружий. – М.:Азбука-классика, 2008. – 992 с.
9. Беллоу, Сол. Герцог. — Penguine Classics, 2003 – 341с.
10. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. — М.: Худож. лит, 1986. — С. 121-290.
11. Зверев А. XX век как литературная эпоха / А. Зверев // Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века. — М.: ИМЛИ РАН, 2002С . -3-56. -568с.
14. Красавченко Т.Н. Английская проза: новое дыхание. – Литературная газета 6260 — №56, 2010
12. Лотман Ю. Структура художественного текста. — М.: Искусство, 1970. — 384с
13. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о технике. — М., 2000. — С.164-232.
14. Пьеге-Гро, Н. Введение в теорию интертекстуальности. – М.: ЛКИ, 2008. — 240с
15. Фуко, М. Воображаемое текста. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. – М.: Прогресс, 1977. – 404 с.
16. Gilmour, R. Using the Victorians: the Victorian Age in contemporary fiction / R. Gilmour // Rereading Victorian fiction. Palgrave, 2002. -P. 189-200.
17. Houghton, W.E. The Victorian frame of mind, 1830-1870 / W.E. Houghton. -Yale University Press, 1985
18. Lodge, D. The Novel now. Theories and practices / D. Lodge // After Bakhtin. Essays on fiction and criticism / D. Lodge. — London; New York: Routledge, 1990. — P. 11-24.
19. Louvel Lilian, Menegaldo Gilles. An Interview with Ian McEwan // Études britanniques contemporaines. 1995. № 8. — P. 1-12.
20. McEwan I. Conversations with Ian McEwan/ edited by Ryan Roberts. — University Press of Missisipi, Jackson, 2010. — 212 p.
21. Malcolm, David. Understanding Ian McEwan. — Columbia: University of South Carolina Press, 2004. — 230 p.
22. Ryan, Kiernan. Ian McEwan (Writers and Their Work). — Plymouth: Northcote House, 1994. – 80 p.
23. Slay, Jack. Ian McEwan (Twayne’s English Authors Series). — Jr.Twayne Publishers, 1996. — 184 p.
Reviews:
24. Adams, Tim. When Saturday Comes. – L.: The Observer, 30 January, 2005
25. Bradley, James. A Detailed Life in the Day. Saturday, by Ian McEwan. The Age, February 12, 2005. [Электронный ресурс] – режим доступа:allreaders. com.
26. Kirsch, Adam. A Thoughtful Novel for a Panicky Time/Saturday, by Ian McEwan. The Sun (New York), March 2, 2005. [Электронный ресурс] – режим доступа:www.andyross.net
27. Smith Zadie. The Believer – Zadie Smith Talks with Ian McEwan. August 2005 [Электронный ресурс] – режим доступа:www.believermag. com