Культурологический компонент в жизни рособалтов, системе образования и воспитания жителей является инструментом формирования гражданина, знающего и чувствующего свою родную культуру и в то же время признающего и уважающего культуру иную, представленную в региональном поликультурном пространстве, стержнем формирования особого исторического (и тем самым — социального и культурного) феномена эксклава. Важнейшим компонентом культуры, делающим русских именно русскими (разумеется, речь не идет об интеллектуалах уровня Чаадаева или Толстого) является принадлежность к Русской Православной Церкви. Крупнейший знаток и защитник русской культуры П. Астафьев писал: «Если мы признаем за народом, живущем одной общей духовной жизнью, нравственную личность – то за народом этим мы должны признать и значение не орудия только для каких бы то ни было целей, но самоценной самоцели. Своеобразность национального духа составляет ту незаменимую личной мыслью почву, на которой он развивается и из которой получает свою мощь, жизнеспособность и глубину самые общечеловеческие идеалы» [7].
К сожалению, объективность требует признать, что ныне проблемы религии для жителей региона отнюдь не являются первоочередными, а мнение Астафьева в лучшем случае применимо к его землякам с «малой Родины». Тем ни менее, религия является мощной и влиятельной составляющей в системе культуры и полноценная духовная жизнь теснейшим образом связана с ее существованием. Будучи переживаемой в вере, Церковь от этого не перестает реально присутствовать в мире сем, повсюду оставляя отпечаток своего присутствия, до какой-то степени дублируя общество мирское, стремясь сдерживать его в определенных рамках. Повсеместно Церковь вплетается в ткань общества, изменяя тем самым ее текстуру. На конституционном уровне исключается вмешательство светской власти России в дела религии. Это не является запретом на изучение и прогнозирование такого важнейшего этнокультурного фактора и установлению взаимодействия с церковной иерархией по гуманитарным проблемам, к числу важнейших из которых следует считать роль религии в установление межнациональной толерантности. Развитие естественных наук многих заставляет осознать, насколько важны вопросы, неразрывно связанные с существованием самого человека, вопросы, которых естественные науки вообще не ставят и тем более не пытаются на них ответить. А нам приходится с этими вопросами жить, ища ответы в других областях — в философии или в богословии. Ранее люди чурались мировоззренческих проблем не только из конформизма, но и в силу известного иронического тезиса: “поиск синтеза есть признак склероза” [12].
Собственно, термин религия в культурологическом исследовании является очень неточным, а то и популистским. Религия – это вопрос веры. Одномерное мышление тоталитарного общества не предполагало диалектического подхода к общественно-политической жизни. Очевидно, что и возрожденная Россия не управляет этнокультурными процессами, менее очевидно, что она к этому и не стремится.Для большинства рособалтов последние 10 лет стали периодом трансформации базисных, основополагающих установок и жизненных ориентиров, причем инерция ранее сложившегося мировоззрения зачастую преобладает. В этих условиях именно возврат к утраченным собственным традиционным ценностям русского народа может стать основой утверждения в социокультурном локусе великоросской ментальности [23].
Мир идей, воззрений и представлений относится к духовным основам человеческой жизни и неотделим от их индивидуального проявления. Для принципа духовного единения характерно общее или единое миропонимание. Вместе с тем, процесс формирования элементов духовной жизни напрямую зависит от состояния общества, от наличия социальных и культурных условий, стимулирующих их возникновение. Современная наука рассматривает конфессию как цивилизационную доминанту. В славянской среде утвердилось строго конфессиональное отношение к культуре, при котором центром кристаллизации национальной идеи всегда были идеи религиозные, даже не идеи, а некая иррациональная русская духовность. Однако реальное отношение гораздо многогранней, богаче и противоречивей [17, С. 21]. Вековой пресс тоталитарного строя является не только идеологическим, но и культурным катаклизмом, который не устраняется при жизни одного поколения. Уже в силу этого религиозные и философские движения в Калининградской области находятся на периферии общественного сознания россиян.
Сильная сторона религиозной культуры — связь с многовековым культурным наследием, полифункциональность. Духовная жизнь теснейшим образом связана с религиозностью, она связывает человека с многовековым культурным наследием, на протяжении веков выполняет функцию освящения моральных норм и ценностей, своими средствами удовлетворяет потребность в общении, эстетические запросы. На протяжении веков религия освящала моральные нормы и ценности, она способна своими средствами удовлетворить потребность в общении, эстетические запросы и т.п. Религия является важнейшим этническим маркером. Все это говорит о том, что в системе универсально-гуманистической культуры религия должна занимать достойное место. В свое времяВ.В. Путин в интервью для “Wool–streetjournal” четко сформулировал: “Для такой страны как Россия, философия религии очень, очень важна <…> ничто не может в душе человека заменить общечеловеческие ценности так эффективно, как это может сделать религия” [13].
В обществе существуют и локальные, независимые подсистемы (культурные, сакральные, политические), но они связаны посредством общих авторитетов и личностных связей, переходящих в некое трансцендентное целое. Существенная характеристика традиции – их вариативность, возможность множества альтернатив для каждого социального и культурного уровня, их открытость к реинтерпретации и рекристаллизации в тех понятиях, которые ныне наиболее актуальны для общества. При этом все варианты в свою очередь структурированы. Традиции могут передаваться из одного слоя общества в другое, претерпевая при этом существенные изменения. Макросоциальные явления формируются вокруг центральной зоны, одной из задач которой является передача традиций из поколения в поколение.
В переживаемый ныне Россией исторический момент совершенно необходимо трезво поразмыслить над переживаемым, окинув его взглядом со стороны, ибо времена наивной простоты уже в безвозвратном прошлом. Необходимо всмотреться в самое основание того, что вдруг предстало проблематичным. Дабы уметь вынести в случае необходимости верный приговор или же со знанием дела отстаивать то, что другие осуждают и отвергают, нужно посмотреть на спорный предмет с новой точки зрения. Главным при этом становится не оправдание, а в первую очередь объяснение [20, С. 10 — 11].
Очевидно, что процесс формирования элементов духовной жизни напрямую зависит от состояния общества, от наличия социальных и культурных условий, стимулирующих их возникновение, от становления индивидуального миропонимания. Допущение свободы совести в культурологическом плане соответствует критерию гармоничности и гуманности общества. На конституционном уровне исключается вмешательство светских властей в дела религии, что не препятствует изучению этого важнейшего этнокультурного фактора и признаниюнеобходимости взаимодействия с Церковью как минимум по гуманитарным проблемам. В то же время, духовность не тождественна религии, религия лишь приобщает к пониманию духовности, помогает ее раскрытию. Все это говорит о том, что в системе универсально-гуманистической культуры религия должна занимать достойное место, но не следует возлагать на нее бремя выполнения всех тех задач, которые по силам лишь культуре в целом. Религия не может ни восприниматься, ни функционировать как инструмент гражданского общества – это область интимнойжизни человека и этноса, одна из важнейших сторон духовности. Духовность же не может быть освоена через те или иные внешние нормы.
Еще А. Бергсон, впервые употребивший понятие “открытое общество”, говорил, что одним из столпов его должна быть динамичность религии и морали. Естественно, нельзя принимать этот тезис в его буквальном протестантском смысле, но нельзя не согласиться, что человек может не находить полноту общения с Богом в условиях косной, механически воспринимаемой ортодоксальности. Кстати, социальный опыт коммунистической идеологии служит тому подтверждением — именно доктринерский ее характер и застывшая догматика за период менее одного века привела не только к жесткой догматичности, но и тотальной утрате веры практически всех ранее пассионарных адептов этой квазирелигии.
Кристаллизация социального и культурного опыта народа, фиксация национальной идентичности и разделение с другими этносами и культурами происходит в некоей Центральной зоне, совокупности культурных ценностей, религии и символов, национальных институций, при контактах с которой создается ощущение соприкосновения с чем-то более значимым и менее конечным, чем повседневная жизнь. Пока Калининградская область была в составе единого СССР, проблемы ментальности ее населения являлись в основном этнокультурной проблемой. В объединенной Европе, после получения областью статуса российского эксклава, этнокультура населения региона становится одним из важнейших геополитических факторов. России необходимо сохранить самовосприятие жителей анклава именно как россиян, причем именно как русских. Перед нами не стояло задачи рассмотрения всех возможных путей сохранения русской ментальности жителей региона, среди которых, безусловно, эффективны политологические, чисто этнологические и даже экономические технологии. Среди важнейших из них является возрождение среди рособалтов Православия – именно введение их в лоно РЦП, а не душеполезная, но этнологически нейтральная рехристианизация. Для сохранения национального самосознания этноса в инокультурном пространстве, жителям эксклава необходимо сохранять самобытность русской этнокультуры и опираться на ее традиции. Степень адаптированностивосточнославянского населения к новым условиям, гармоничность установления системы взаимоотношений в мультикультурном социуме – важнейший тест социального здоровья общества новой России [22].
Современные социополитические процессы обусловливают необходимость комплексного анализа сложившейся ситуации в пространстве религиозной культуры региона. Калининградская область, сохраняя свою геополитическую значимость для России как аванпост русской цивилизации на Западе, возрождает Православную Церковь в качестве одного из инструментов сохранения национальной идентичности россиян. Православие нельзя рассматривать в качестве “формы культуры”. Православие никогда не противопоставляло национальным культурам культуру, которую можно назвать специфически православной. Тем более вне Православия учения, которые низводят веру до одного из аспектов национального самосознания [25].
Конфессии являются цивилизационными доминантами. В славянской среде утвердилось строго конфессиональное отношение к культуре. При этом не вызывает сомнения, что Русская Национальная Идея — идея религиозная, выходящая за пределы материального и временного мира, она неразрывно связана с Православием. Только приходится признать, что современное Православие в России не совпадает с определениями, данными ему ортодоксальными мыслителями даже нашего времени. Приведем известное высказывание в «Вехах» С.Н. Булгакова: «Национальная идея опирается не только на этнографические и исторические основания, но, прежде всего на религиозно-культурном мессианизме, в который с необходимостью отливается всякое сознательное национальное чувство. Стремление к национальной автономии, к сохранению национальности, ее защита есть только отрицательное выражение национальной идеи, имеющее цену лишь в связи с подразумеваемым положительным ее содержанием. Так именно понимали национальную идею крупнейшие выразители нашего народного самосознания – Достоевский, славянофилы, Вл. Соловьев, связывающие ее с мировыми задачами Русской Церкви или русской культуры. Такое понимание национальной идеи отнюдь не должно вести к националистической исключительности, напротив, только оно положительным образом обосновывает идею братства народов, а не безнародных, атоминизированных «граждан» или «пролетариев всех стран», отрекающихся от Родины. Народное мировоззрение и духовный уклад определяется христианской верой. Как бы ни было далеко здесь расстояние между идеалом и действительностью, как бы ни был темен и непросвещен народ наш, но идеал его – Христос и Его учение, а норма – христианское подвижничество. Или по Достоевскому: «Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нем есть неоспоримо: это именно то, что он в своем целом, по крайней мере, никогда не принимает и не захочет принять своего греха за правду. Грех есть дело проходящее, а Христос вечное» [9, С. 61].
Конфессиональное поле должно пониматься как пространство социокультурного континиума, смысловые, мировоззренческие приоритеты которого определяют совокупность взаимодействий конфессиональных страт, пространство религиозной культуры, соотношение религиозного и социополитического. Моралисты давно отметили, что улучшение общественного строя, материальное и интеллектуальное развития цивилизации зачастую сопровождается культурным и нравственным упадком — или, по мрачному замечанию Тертуллиана: “Corruptiooptimipessima”. Вместе с западной культурой к нам пришел и протестантский культ индивидуализма.
Мы не стремились провести религиоведческое исследование, даже не обрисовали литургические особенности религиозной жизни в эксклаве. При этом надо понимать, что даже в поверхностных оценках не следует возлагать на религию бремя выполнения всех тех задач, которые в своей совокупности по силам лишь культуре в целом. У народа, отчужденного от своей религиозной культуры, неминуемо возникают гуманистические проблемы. В частности, наблюдается к торжеству суеверий и агрессивной консервативности [14]. Еще Соловьев подверг критическому анализу фундаменталистскиеположения романтической теологии славянофилов, последователями которых являются современные почвенники [31]. Не следует забывать отнюдь не устаревшую реплику В.Г.Белинского на высказанную Гоголем в “избранных местах из переписки с друзьями” идею о православном фундаменте цельности русской культуры: «По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь! <…> Приглядитесь пристальней, и вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности. Мистическая экзальтация вовсе не в его натуре: у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем» [8, С. 284].
Разумеется, первой религией в регионе было язычество – Южная Балтия была последней языческой территорией Европы. В те времена это было интегрирующей балтские и славянские народы идеологией. В последние годы, как среди русских, так и среди литовских национал-экстремистов, неожиданно возник интерес к языческим вероучениям. Как правило, это декларирование безграмотного эклектического набора националистических тезисов, за которым едва ли стоит истинная вера. При этом, несмотря на то, что их содержание примерно одинаково у русских и литовских националистов, воспринимаются они обеими общинами как основание для конфронтации и противостояния.
Отметим, что продолжающие существовать до сего дня преемники литовских языческих понтификов и клириков полностью утратили когда-то, присущую им,нетолерантность, не говоря уже о кровожадности, превратившись в хранителей одного из аспектов народной традиции. Эти жрецы, прошедшие обряды посвящения и отправляющие требы в полном объеме (человеческие жертвоприношения и в древности носили иррегулярный экстремальный характер), существуют во всех странах Балтии, Беларуси и в России. Их не следует полагать идентичными синонимичному по самоназванию не сакрализированному движению аутичных российских городских низов.
Цельных языческих обрядов в массовой культуре ни у русского, ни у литовского народа не сохранилось — в отличие от латышей, которые даже в католической Латгалии до сего дня соблюдают, пусть и в игровой форме, оргиастические традиции Лиго. Нельзя забывать, что за этими воспоминаниями стоят не отрывочные мистические представления, а достаточно целостное не только сакральное, но и философское, историческое и художественное видение мира. Например, и ныне зародившиеся в языческое время народные мелодии и народные инструменты балтов занимают почетное место не только в литовском бытие, но и в сакральной жизни – они звучат в костелах, на свадьбах, в государственных актах [33]. Отметим, что значительная часть музыкального инструментария и даже мелоса у славян и литовцев совпадает [10].
Зато вполне реально и уже вполне ощутимо проникновение неоязыческих и теософских воззрений в регион, особенно в молодежную среду. Модернистское богоискательство, свойственное российской интеллигенции конца ХХ века – различные восточные культы и тоталитарные секты — не соответствует ментальности современной молодежи, но все же в период фрустации она, естественно, стремится к фундаментализму, к «корням». Это не поиск Бога – это жажда устойчивости национальной самоидентификации, понимаемой, в том числе как вхождение в лоно Русской Православной Церкви. Для невоцерковленного населения области откровения масс-культуры на темы демонизма, сатанизма, оккультности, включая даже летающие тарелки, — отнюдь не безобидное развлечение. Снижается порог резистентности сознания к этнокультурно чуждому воздействию; растет восприимчивость к прозелитической деятельности тоталитарных и новопротестанских сект, манипулирующих сознанием адептов.
На современном этапе проблемы эксклава во многом обусловливает религиозная составляющая, прежде всего — восстановление православной ментальности ныне практически внерелигиозного славянского населения региона, происходящее в обстановке цивилизационного трансграничья России, Литвы и Польши. Видный богослов Русской Православной Церкви за рубежом И. Мейендорф акцентирует традицию русских видеть догматы в самое красоте Богослужения, в музыке, в иконописи. Русский богослов И.В. Киреевский при этом полагал, что резкого разделения между “чисто русским” и “чисто западным” религиозным мышлением не существует [30].
Современная наука рассматривает конфессию как цивилизационную доминанту. В славянской среде утвердилось строго конфессиональное отношение к культуре. Однако реальность гораздо многогранней, богаче и противоречивей. Надо исходить из того, что вне зависимости от личной религиозности, бывшим советским людям привито негативное восприятие Русской Православной Церкви вне аспекта ее сущности как Негасимой Лампада Веры и хранительницы русской духовности. РПЦ воспринимается даже интеллигентными религиозными людьми в аспектах научных, культурологических, философских, национальных, но никак не в политическом, и вообще – не в прозе мира сего. Русское православное сознание, по мнению известного российского религиоведа А.М. Лидова, воспитано на восприятии иконного образа, понятого как бесконечный космос, некий мир, очищенный от наших страстей, духовное пространство, в котором человек обнаруживает себя в своем совершенстве. Ни всеобщая катехетизация, ни преподавание Закона Божьего в принципе не могут сказаться на прагматических моментах мышления человека русской культуры. Он, возможно, устремится к пневматизму, вплоть до непосредственного чувственного восприятия Высшего Существа при «умной молитве» или общении с иконой, но никак не вступит в гипотетическую «партию русских христианских демократов» – скорее, он покинет при духовной практике любую партию [30].
Разумеется, важнейшей причиной вялого возрождения массового православия среди русского населения служат догматическая и литургическая негибкость РПЦ. Эти проблемы огромны, и любая их часть несопоставимо больше темы настоящего исследования, поэтому ограничимся лишь высказыванием архиепископа Ярославского и Ростовского Кирилла по частному внутрицерковному вопросу: «Наш народ не видит епископа. Для Русской Православной Церкви характерно, что на большой территории с огромным населением весьма ограниченное число епископов. Сегодня в России епископ физически не может участвовать во всех даже церковных мероприятиях своей епархии, не говоря уже о каких-то других. Епископ не в состоянии беседовать с прихожанами — если он может беседовать с каждым настоятелем прихода — это уже хорошо» [16].
Русская Православная Церковь издавна заняла позицию духовной союзницы государства, позднее из союзницы превратилась в помощницу, а затем и в слугу. Приходится признать справедливость взглядов непризнанного РЦП теолога Д. Андреева: «Много проявлений религии относится к ее минувшим стадиям. Одно из таких проявлений — и власть над умами строго очерченных, аподиктически выраженных, не подлежащих развитию, статуарных догм. Опыт последних веков и рост личности привели к тому, что сознание человека ощущает условность и тесноту любой догматики. Сколь бы адогматичными не были тезисы учения, сколь бы ни проникнуты духом религиозной динамики, но весьма многие затруднятся принять даже их» [3, С. 15].
В связи с особенностями миграционной политики при заселении Калининградской области и отсутствия в течение многих лет программ поддержания русской этнокультуры мигрантов, они лишены многих особенностей русского самовосприятия и обладают специфической ментальностью советского человека. Глубокий экономический и идеологический кризис делает их ныне потенциально доступными для манипулирования любой силой, взявшей на вооружение современные социально-психологические технологии. Наиболее опасно внедрение в общественное сознание некоей космополитической идеологии «человека Европы» и отказ от идеи Православия как национальной духовности (не путать с государственной религией), особенно, если это примет формы массового обращения в новоеретические конфессии.
Нуждается в дальнейшем исследовании высказываемое в публицистике мнение, что православная культура является доминантой культурного пространства Русской Балтии и центрообразующим элементом историко-культурного ландшафта. Православие как учение и практика сформировалось в основном еще в Византии, на давно минованных стадиях развития культурного сознания. Оно не могло освободиться от некоторого архаического примитивизма, от известной узости и тесноты культурного сознания и общественного мышления. За минувший век разрушены религиозные основания бытия русского народа. По мнению экспертов из числа православных клириков, можно утверждать, что 95% восточнославянского население региона (исключив из этого числа старообрядцев и католиков) не знает элементарных основ христианства. Более половины из них вообще никогда не посещало церковь.Это не должно удивлять – ведь даже формальное участие в церковной жизни стало утрачиваться еще в XIX веке. По данным исповедальных ведомостей на 1842 год, к Таинствам не приобщалось 8,2% мужчин и 7,0% женщин. В 1869, пореформенном, году, когда помещичья администрация уже не существовала, в одном из подмосковных приходов настоятель констатировал, что из 1085 прихожан у исповеди не был 871 человек, но к Св. Дарам приобщилось лишь 214 человек (в парафии было117 раскольников). Естественно, священник не оглашал причины этого, но можно предполагать скорее отсутствие желания подойти к Причастию, чем отсутствие сакральной чистоты. Напомню, что в это время не было проблем регулирования семьи, да и других ныне обычных тяжких бытовых грехов, исключающих допуск к Таинству [19, С.352].
Опубликованы данные о характере религиозности русских в регионе. В недавнем прошлом среди безбожного населения, ныне только 17,5% осмеливается называть себя атеистами. Ведущей для жителей области, безусловно, является Русская Православная Церковь, которую считают своей конфессией 73% жителей восточнославянского происхождения, Это еще не означает, что подэтнос действительно является носителем православной этнокультуры. Из числа “православных” в Бога верит только 51% — это притом, что среди “атеистов” в Бога не верит только 43%. А 5,2% «православных» сообщили: “Бога нет, но мы – верующие!”. Даже формально, по оценкам православных иереев, лишь 50% «православных» прошли обряд крещения, канонически чисты среди них не более 3 — 4% [27, 26]. Религию таким людям зачастую заместила специфическая эрзац-идеология коммунистического доктринерства. У значительной части воцерковленных россиян внешние формы богопочитания воспринимаются как суть вероисповедания, а внешние различия — как принципиальная несовместимость вероучений (в церковных терминах – обрядоверие) [27]. Но все же возрастает убежденность в предпочтительности Православия как «истинно-христианской«, к тому же и национальной религии. Таким образом, нет жесткой связи возрождения православного аспекта русской этнокультуры с темпами рехристианизации.
Ныне воцерковленность характерна главным образом для гуманитарной интеллигенции и низших социальных страт. Эти данные нельзя считать надежными — даже в странах, где ведется государственный статистический учет религиозной структуры, например, через фискальные структуры, подобные сведения недостоверны уже потому, что внецерковные люди «записываются», как правило, в господствующую Церковь. Еще менее надежны данные церковных организаций — они или связаны каноническими нормами, или тенденциозны. Существует специфическая форма внерелигиозности — признание принадлежности к Церкви “по традиции”, в силу этнического происхождения. Такие «адепты» не исполняют канонических предписаний и плохо разбираются в вероучении. Следующая стадия отрыва от конфессии — отрицание идентификации себя с конкретной конфессией, например, деизм или агностицизм. С этнокультурных позиций все названные типы религиозности почти не влияют на ментальность населения. Как раз индифферентность к вопросам веры (не атеизм, а безбожие) с культурологических позиций вполне может быть состоянием, адекватным полной воцерковленности: человек воспринимает историю и культуру своего этноса через призму традиционной Церкви, хотя бы в минимальной степени исполняет главные календарные праздники и обряды жизненного цикла, а во что при этом верит – это проблемы других дисциплин.
Сложившаяся ситуация делает реальным прогноз рехристианизации области по пути впадения «православных по самовосприятию» в ереси Отпавших Ветвей. Если доля адептов позднепротестанских конфессий станет значительной, это сделает область фактором геополитической неопределенности во всем регионе Балтии [32]. В Западных Церквах в период массового ослабления религиозности всегда происходит диффузия паствы в диссидентские деноминации. Для Православия это нехарактерно – серьезных реформационных процессов (по православной традиции именуемых отпадение в секты) в РПЦ никогда не шло. Обзор ее истории в наши задачи не входит, поэтому ограничимся резюме анализа, предпринятого Д. Андреевым в начале прошлого века: «Обозрение русских сект составляет неизгладимо тягостное впечатление. Русское сектантство — это либо всплески древней оргиастической стихии, смешавшиеся с неузнаваемо замутненной струей христианства и превратившиеся в подмену духовности похотью; либо же это рационалистические секты западноевропейского происхождения, свободные от хлыстовской мути и скопческого изуверства, но удручающие мелочностью своих заповедей, удивительным отсутствием эстетического начала, безмолвием воображения и какой-то общей бескрылостью, я бы сказал — безблагодатностью. В интеллектуально-обощающую, с позволения сказать “богословскую”, сторону всех этих сект лучше не углубляться совсем: это пустынный ландшафт, усеянный только мелкими колючками озлобленной и высокомерной полемики. Вряд ли нужно указывать, что без этого был бы невозможен позднейший разлив примитивного материализма во всю ширь рабочего класса и полуинтеллигентных слоев» [3, С. 163 ].
Конфессиональная детерменированность религиозного пространства как базиса цивилизационной парадигмы определяет коннотацию культуры и цивилизации в рамках аксиологического, социологического и деятельного подходов и обусловливает понимание религиозного пространства как конгломерата конфессионального спектра в рамках социополитических границ государства. Таким образом, динамика религиозных процессов определяется пространственными характеристиками и соотношением общероссийского и регионального пространств религиозной культуры в методологических рамках культуро-цивилизационного подхода [5]. Существует большая динамика прироста русской паствы у протестантских конфессий различных толков, число адептов которых достигло статистически значимой численности, причем наибольший рост наблюдается в новопротестантских течениях с их активной проповеднической идеологией. При массовом переходе в протестантизм давление конфессиональных культурных норм может превысить национальные этнические ценности, что может представить опасность для сохранения русской этнокультуры в Калининградском субкультурном локусе. Эта тенденция характерна для всего постсоветского пространства. Например, в ранее чисто католической Паланге число протестантов уже превысило число практикующих католиков [о. АндрюсЭйдинтас – частное сообщение]. В советский период протестантизм был для калининградцев, зачастую прошедших фильтры допуска к режимной работе, нетипичен. Небольшое число русских протестантов — баптистов и лютеран, а также некоторых катакомбных течений, — в основном принадлежало к этнически-смешанным семьям. В настоящее время Отпавшие Ветви имеют неограниченный потенциальный электорат в области, хотя причины выбора протестантизма не слишком глубоки, обычно лишь вторичные факторы — высокая социальная активность общин, оказываемая членам общин материальная поддержка и организация досуга, а также обеспечение доступа к полноценному западному образованию молодежи [29].
Возможно влияние на основной этнос пассионарных групп по механизму этнического подключения, когда к жизни общин подключаются инокультурные группы, вмешиваясь в этнические процессы и конфликты изнутри, чаще всего по религиозным мотивам. Население эксклава может стать объектом манипулирования любой силой, владеющей современными методами социальной психологии в части анализа, формирования общественного мнения и целенаправленного воздействия на поведение группы. Религиозное воздействие наиболее опасно, ибо русские жители области не имеют в этом отношении ни знаний, ни традиций. Эмоциональные и иррациональные каналы воздействия в руках пассионарных миссионеров могут оказаться непривычно эффективными, вплоть до создания за год-два системы манипулирования личностью. В период социального и экономического кризиса это может вызвать лавинообразное нарастание конфликтов и региональных проблем. Но даже в существующих слабо выраженных формах, этот процесс с культурологических и с политических позиций вызывает большую тревогу. Исключить в неблагоприятных обстоятельствах массовый переход рособалтов в протестантские деноминации, особенно крайних толков, нельзя, а он будет иметь следствием практически полное отчуждение калининградцев от великоросского этноса по очень глубинным психоэтническим мотивам. Особо опасны новопротестантские течения, которые уже выходят на статистически значимую численность адептов. Ведь высокий номинальный процент православных еще не означает, что этих людей следует считать носителями православной этнокультуры.
Это не только тревожно с позиций сохранения русской ментальности у калининградцев, но может вызвать нежелательные процессы и в соседней Литве, изменив этнокультурную ситуацию, вплоть до образования культурного разлома между крупными городами и остальной частью страны. Например, угроза формирования крайне опасного процесса ирландизации Литвы. Надо учитывать, что этому способствует и трудовая миграция из Литвы, охватившая ныне от 30% до 50% самодеятельного титульного населения. Она направлена по преимуществу в протестантские государства, притом, что для данного типа мигрантов характерна завышенная оценка культуры страны пребывания. Главное, что при этом следует ожидать культурного отрыва балтийского эксклава от Большой России с последствиями уже не культурологического, а геополитического характера.
Прозелитизм в Калининградской области является влиятельным культурным и политическим процессом, а не реализацией гуманитарного права человека на свободу совести и вероисповедания. Точнее рассматривать эти явления как религиозную экспансию, внедрение мировоззренческих инноваций в социокультурное пространство субъектов международного права, угрожающее национальным интересам России — по степени их влияния на ментальность и гражданское самосознание населения.
Пассионарностьновопротестантских деноминаций, возможно, проистекает не только из их догматики. Разумеется, в этом тезисе есть элементы конспиралогических воззрений, но размытие традиционных мировоззренческих приоритетов государствообразующего восточнославянского населения региона, а также установившихся норм общественных отношений с инокультурными жителями региона, как следствие, приводят к дезинтеграции социокультурного пространства локуса. Ведь политические границы государства являются составной частью сакральной территории, определяют коннотацию культуры и цивилизации, обусловливают понимание религиозного пространства как в значительной степени части социополитических границ государства [6].
Вместе с западной культурой к нам пришел и протестантский культ индивидуализма. Общество, вместо традиционного русского “мира” становится совокупностью разобщенных индивидов, каждый из которых смотрит на нравы, культуру, общество, Родину и даже Бога через свое “окошко”, не учитывая интересов ни своей страны, ни соседей, зачастую даже близких людей, более того не только не прислушиваясь, но, даже не интересуясь их мнением. Русский народ всегда, даже в дни тоталитарного правления, был частью единого тела, совокупностью живых сочлененных между собой частей, объединенных единой нервной системой, именуемой русским духом или просто совестью народной. Недаром ранее наш народ звался “Народ-Богоносец”. Восстановить утраченное следует не только путем внедрения новых экономических моделей. Прежде всего, надо восстанавливать русскую духовность через всю совокупность ее составляющих — от этнокультуры и аристократизма духа до воссоздания православного мировосприятия. При всем приоритете конституционной свободы вероисповедания, крайне нежелательно интенсивное проникновение в Россию агрессивной протестантской проповеди, ибо поставленная вне социума религия опасна по определению, чему пример ваххабиты.
Структурные особенности церковноначалия в Православии позволяют фундаменталистским силам проводить собственную радикальную позицию по отношению к инославным Церквам-сестрам (Католической, Армяно-Григорианской), объявляя их “дьявольской прелестью”, впрочем, наравне со всеми традиционными для России конфессиями, включая Иудаизм и Ислам. Эта концепция, несмотря на крайний экстремизм, поддерживается в большей степени не маргинальными, а напротив, не извергнутым из Церкви духовенством и протестантскими по духу (берущими на себя пастырские функции) мирянами, которые придерживаются совершенно безграмотных исторических и догматических представлений как по гуманитарным светским, так и по всему объему религиоведческих проблем [2].
Не слишком верующие неофиты, особенно с коммунистическим прошлым, компенсируют недостаток набожности чрезмерной ортодоксальностью [24]. Это нарушает межнациональное равновесие в таких поликонфессиональных регионах, как Калининградская область. Не могу давать оценку догматическим аспектам проблемы. Печально, что наиболее восприимчивыми к пропаганде пути национальной самоизоляции являются именно наиболее эмоциональные и одухотворенные группы молодежи, возвращающейся в лоно Православной традиции. И очень сильное деструктирующее влияние оказывают на личность кичащиеся своей ригористичной исключительностью группки фундаменталистов, среди которых много известных представителей интеллигенции, таких как Ж. Бичевская. Их влияние на умы молодежи благодаря профессиональному вкладу в русскую культуру является деградирующим, разрушая и без того хрупкую ткань этнокультурного самосознания. Структурная и кадровая ослабленность Православия, утратившего за годы тоталитаризма корпус академически образованного клира и не полностью восстановившего структуры церковноначалия, делает неудовлетворительным противодействие фундаменталистам церковных институций и выдвигает на первый план контрвлияния социокультурных институций – светских этнологов и культработников.
Культурно-антропологический аспект религии важен и в социополитическом аспекте, ибо позволяет влиять на социокультурные и социополитические характеристики населения российского анклава, определяет специфику уровневого соотношения общероссийского и регионального конфессиональных полей, а также мировоззренческий, религиозный, социальный и политический аспекты формирования социокультурного пространства. В новых исторических условиях понятие национальной безопасности вышло далеко за рамки лишь политической и военной деятельности. Оно включает в себя экономический, научный, технологический, экологический, культурно-религиозные и культурно-цивилизационные аспекты. Растущая активность нетрадиционных деноминаций реально является не развитием принципа демократического плюрализма в сфере вероисповедной политики, а результатом экзистенциально-территориальной экспансии Запада в социокультурное пространство региона, возможно, с целью разрушительного воздействия на него.
Исследования по проблемам социополитической безопасности региона опираются преимущественно на геоэкономические критерии политологического дискурса. Стратификация религиозно-культурного фактора в системе безопасности региона в комплексной культуролого-методологической проекции практически не рассматривалась. Надо признать, что одной из основных причин изменения спектрального состава пространства религиозной культуры юго-восточной Балтии являются политические процессы в российском социокультурном пространстве. Деидеологизация законодательной базы и смена идеологической платформы привели к нормативно-правовому закреплению принципа демократического плюрализма в сфере вероисповедной политики. Ныне роль государства в процессах формирования религиозного пространства нивелируется рядом факторов, в том числе и конституционно-законодательного порядка.
Этому способствует и неприятие рядовыми граждан, в первую очередь, молодежью, демонстративной набожности элит, на молодежном сленге – «подсвечников». Иными словами, на религиозную составляющую социальнойпсихологии русского человека распространяется лемма Владимира Соловьева: «В духовной борьбе, как и в политической, хороший мир есть тот, который заключают лишь тогда, когда цель войны достигнута» [11].Ни одна из известных форм слияния Церкви и государства не приводила к равновесию, созданию гражданского общества. Самое, что ни есть лучшее здесь легко превращается в худшее. Результатом этого является существенное противостояние в обществе, причем часто трещина проходит внутри отдельной личности — трещина между человеком и гражданином [20, С.129].
Конфессионально-исторические традиции имеют не более чем инструментальную ценность как внешние культурные средства выражения национальной идентичности. При этом любовь к собственным традициям может принимать форму ненависти к традициям других конфессий. Это придает конфликтам, направленным якобы на защиту институционных интересов Церквей и национальных традиций, не столько религиозный или этнокультурный характер, как чисто политический. Столь же профанационно выглядят и любые иные чисто эстетические методы конструирования народного духа, тем более что они часто сводятся к искусственно возрождаемому квазинародному лубку, когда национальное своеобразие подменяется примитивизацией и фальсификацией традиции [15].
При анализе русской духовности следует также учитывать, что литературное наследие Н. Гоголя, Ф. Достоевского, Л. Толстого, М. Булгакова оказывают на религиозное сознание рособалтов значительно большее влияние, чем труды и проповеди богословов, с которыми они вовсе не знакомы и не стремятся к овладению этими познаниями. Но нелишне помнить, что Л. Толстой и М. Булгаков весьма далеко отошли от православной традиции, и все эти мыслители, за исключением Л. Толстого, отличались малотолерантной позицией по отношению к иным культурам и даже народам.
В настоящее время нет никаких оснований опасаться религиозного противостояния в регионе Южной Балтии. Но это лишь умозрительная позиция. Межконфессиональные конфликты лишь очень немногими подвергаются подлинному осмыслению, не сводясь при этом к самоидентификации, даже при индифферентности по отношению к инославию[1, С. 69]. Страты двойной ментальности, культура которых принадлежит, по происхождению, к одному народу, а убеждения близки к другому, наиболее эффективно реализуют социальное взаимопонимание различных национальных общин. Надо только учитывать, что бикультурность не всегда является положительной величиной. Если на просвещенные слои общества инославные страты влияют, безусловно, положительно, являясь переводчиками культур, то в низших слоях принадлежность представителей одного этноса к разным конфессиям придает инославным маргинальный статус и приводит к системным конфликтам.
Все же, это мнение внешнего наблюдателя. Известный деятель православия, П. Ксантопулос (Греция) полагает, что «поддержка русского духа, русского менталитета не зависит от того, к какой религии они относятся. Русский человек может быть буддистом, кришнаитом — кем угодно; но он, наверное, горло перегрызет любому, кто скажет, что он не русский» [18].
Следует понимать, что при организации культурной деятельности культур-антропологический подход является важнейшей детерминантой структуризации пространства. При этом следует различать проекции внутреннего религиозного пространства — пространства веры, психологии религии и религиозного опыта, и внешнего религиозного пространства, опосредованное процессами диффузии функциональных составляющих внутреннего религиозного пространства. Православная культура является центром регионального историко-культурного пространства, что требует особого внимания к роли Православной Церкви в условиях межцивилизационноготрансграничья в условиях окружении католических государств.
ЛИТЕРАТУРА
- Аверинцев С.С. Традиции и наследие христианского Востока. М.: Индрик, 1996.
- Алексеев Г. Римо-католичество и экуменизм. М.: Русский Вестник, 1996.
- Андреев Д.Л. Роза Мира. М.: “Клышников — Комаров и К”, 1992.
- Там же.
- Арзуманов И. А. Нормативно-правовые аспекты идеологических детерминант вероисповедной политики России XX-XXI в. // Межконфессиональные отношения на рубеже тысячелетий: материалы междунар. науч.-практ. конференции. 14-15 июня 2007 г. – Улан-Удэ: Издательство Бурятского госуниверситета, 2007. С. 14-21.
- Арзуманов И.А. Конфессиональный аспект толерантности: теоретико-правовой аспект// Вестник Иркутского государственного технического университета. № 1 (29) 2007, С. 21-26.
- Астафьев П.Е. Философия национальность и единство мировоззрения, С. 26. М, 2000.
- Белинский В.Г. Письмо к Н.В. Гоголю от 15.07.1847// Собр. соч.,Т.8.- М.: Худож. литература, 1982. С. 284.
- Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество//в сб. «Вехи». М: 1909, С. 23 – 69.
- Вертков К., Благодатов Г., Язовицкая Е. Атлас музыкальных инструментов народов СССР.- М.,
- Владимир Соловьев. Три разговора.- М.: ПИК, 1991.
- еп. Юзеф Жицинский. О науке и вере//ж. “Новая Польша”, № 12/2001, С. 90 — 96.
- Интернет-ресурс: www.president. kremlin. ru – 11.02.2002.
- Иоанн-Павел II. Верую в Бога Отца всемогущего Творца; гл. IV, 10, М.: изд. колледжа Св. Фомы Аквинского, 1998.
- Камнев В. Россия и Запад в историческом процессе//ж. Новая Европа, № 12, С.73.
- Кирилл, архиепископ Ярославский и Ростовский. 17 вопросов епископу//ж. “Фома” [Московский Патриархат] № 6(57), приложение, С. 4 — 5.
- Комисаренко С.С. Культурные традиции русского общества. СПб.:СПбГУП, 2003.
- Ксантопулос П. Роль общественно-политических кругов зарубежной диаспоры в консолидации Русского мира // Зарубежная диаспора — интеллектуальный ресурс России. Инф. бюллетень. М.: МО ГОФПСЗР Россияне, С. 135.
- Лурье С.В. Историческая этнология, М.,1998. С. 34-41.
- Любак А. Мысли о Церкви. Москва — Милан: «Христианская Россия», 1994.
- Там же.
- Михайлов В. Мигрантология и диалог идеалов на исходе века и миллениума// сб. «Русские Прибалтики», Вильнюс: РКЦ, 1997. С. 260-272.
- Мостовая И.В., Скорник А.П. Археотипы и ориентиры российской ментальности// ж. Полис,№4.-М.: 1995. С. 69-76.
- На пути к единству христиан//ж. «Логос», № 46, 1988. С.3-5.
- Основы социальной концепции русской православной Церкви//раздел II. 4., III, 7.М.: Отдел внешних церковных связей Московского Патриархата, 2001.
- Протоиерей Георгий [Митрофанов]. Интернетресурсhttp: digest.subsckribe.ru/stile/religion/nhtnl.
- Российские контрасты: верующие «атеисты» и неверующие «христиане»// ж. Калининградский католический вестник № 85, 24. 02. 2002.
- Там же.
- Сергеева О.А. Роль этнокультурной и социокультурной маргинальности в трансформации цивилизационных систем.// ж. Общественные науки и современность,№ 5.- РАН, 2002. С. 104 – 114.
- Скотников Г.В. Византийская традиция в русском самосознании. СПб.:СПбГУКИ, 2002.
- Соловьев В.С. Догматическое развитие Церкви (в связи с вопросом о соединении Церквей). BibliothequeslavedeParis: Collectionj. “Simvol”, 1994.
- Черниговский Н. Quovadis.//«Даугава», Рига,1999. С 133 – 143.
- Юшка А. Литовские песни. М.: изд-во Худ. литературы Лит. ССР, 1959.[schema type=»book» name=»КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ КОНФЕССИОНАЛЬНЫХОТНОШЕНИЙ В МУЛЬТИКУЛЬТУРНОМ ЛОКУСЕ РОССИЙСКОЙ БАЛТИИ» description=»В статье исследуется состояние культурырегиона через призму взаимоотношенийв мультиконфессиональнойсредеанклавного локуса российской Балтии как особой территории Российской Федерации.» author=»Шахов В.А.» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-04-03″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_30.04.2015_04(13)» ebook=»yes» ]