Идея травмы (τραῦμα), как и многие другие идеи, порождённые явлениями, сопутствующими человеку во все «времена и погоды» его социального бытия, впервые появилась в древнегреческой мысли. Затем на целые столетия она была практически забыта, но оказалась востребована во второй половине XIX в.
Из практической травматологии, использовавшей достижения древней и средневековой медицины и оперировавшей её терминологией, травма была заимствована быстро развивавшейся клинической психиатрией, сосредоточившей внимание на воздействии физических травм на душевное здоровье человека, а затем вошла в лексикон молодой психологической науки, стремившейся постичь глубинные механизмы, управлявшие поведением человека [9,19]. Будучи использовано З. Фрейдом как один из элементов терапии неврозов, представление о травме, отразив общее влияние психоанализа на интеллектуальную мысль ХХ в., к концу этого века эволюционировало в один из способов дискурсивного осмысления трагических страниц современного и прошлого социального бытия.
В европейской гуманитарной мысли ХХ в. идея травмы обрела онтологическое звучание, превратившись в одну из характеристик социального бытия человека, обозначающую неизбежность его физических и душевных страданий. Травма – это некое нарушение целостности и гармонии человеческого тела и души, источником которого является сама человеческая жизнь, это нечто, с чем сталкивается человек или целая группа, коллектив в своём повседневном бытии и что заставляет их страдать, как в момент причинения травмы, так и на протяжении более или менее длительного времени после однажды случившегося события травмы, а потому и стремиться избавиться от этих страданий.
Однако предметом рефлексии гуманитарной мысли собственно концепт травмы сделала промышленная цивилизация, многократно расширившая количество, пространство и силу воздействия травмирующих факторов и, в особенности, ХХ век с его масштабными потрясениями — мировые войны, локальные конфликты, геноцид (Холокост как пример), техногенные катастрофы и т.д. Массовидность травм и не столько индивидуально-личностные, сколько социальные их последствия, естественно, вызвали запрос общества на осмысление этого болезненного явления и поиск средств, пусть не полной ликвидации, то хотя бы существенного его купирования.
Ключевую роль в определении генерального направления научного и квазинаучного осмысления травматической проблематики на многие десятилетия вперёд сыграло отчасти случайное обращение к ней создателя психоанализа З. Фрейда. Именно благодаря его работам, как отмечается в современной научной литературе, травма стала «пониматься как рана, нанесённая не только телу, но и разуму» [6,16 ] .
Не будет преувеличением сказать, что психоаналитическое учение в этом отношении сыграло роль почвы, на которой долгие годы в основном и росло «древо», плоды которого психиатры и психологи использовали для объяснения и терапии травмы, а представители гуманитарной науки в качестве инструментов анализа исторических событий или разнообразных явлений культуры и художественного творчества.
Новый мощный толчок распространению психоаналитической интерпретации травм дал трагический опыт второй мировой войны, а в научном отношении большую роль сыграло послевоенное увлечение психоанализом американских интеллектуалов, прежде всего в академической среде . Превращение психоанализа, конечно, не без неизбежной вульгаризации, в одну из составных частей массовой культуры также может объяснить долговременность популярности психоаналитических интерпретаций травмы.
Однако, безусловно, главную роль в выдвижении травматической проблематики в число актуальных тем, привлекающих пристальное внимание представителей различных областей гуманитарного знания, сыграл не прекращавшийся во второй половине ХХ в. рост в мире насилия (гражданские войны, региональные вооружённые конфликты, этнические чистки, различные социальные потрясения), а также количества природных и техногенных катастроф, вызвавших в совокупности взрывное распространение психических расстройств травматического генеза.
Одним из последствий этих процессов стало давно назревавшее размежевание в научном использовании психоаналитического учения, к этому времени приобретшего немало ответвлений от основного фрейдовского «древа».
С одной стороны, на основе первоначальной интерпретации З. Фрейдом психического расстройства, диагностированного им как «травматический невроз», возникло и развилось крупное научно-практическое направление исследований т. н. «посттравматического стрессового расстройства» (post-traumatic stress disorder – PTSD), официально включённого в реестр объектов психиатрической терапии . Именно в этом русле в настоящее время реализуется не только психиатрическая, но в значительной части и психологическая составляющая большой группы исследований, определяемых термином «trauma studies» .
С другой стороны, кристаллизовалась вторая составляющая этих исследований, представленная работами авторов, принадлежащих к разным областям гуманитарной науки, но, как правило, практикующих выход за пределы одной профессиональной специализации. С помощью адаптации некоторых теоретических положений и методов анализа, разработанных З. Фрейдом, в том числе применительно к изучению травматического невроза, эти учёные постарались разрешить ряд проблем, касающихся социокультурной составляющей травматических воздействий. В значительной мере на активизацию исследовательских действий такой направленности повлиял свойственный последним десятилетиям ХХ в. т. н. «культурный поворот» (cultural turn), побудивший многих исследователей, среди прочего, обратиться к трактовке культуры с применением методов психологии (не только психоанализа, но его – в первую очередь)[2,3 ] . Именно из этой общей среды кристаллизовался первый, и, как позднее оказалось, не единственный травматический дискурс.
В отличии от психиатров и психологов историки, культурологи, политологи, взяв за точку отсчёта фрейдовскую концепцию травматического невроза и обратившись с опорой на неё к систематической разработке проблемы травмы применительно к трагической социальной реальности ХХ в., интерпретировали эту концепцию, во-первых, в контексте всего психоаналитического учения с основным акцентом на те стороны, которые затрагивали в целом проблемы человеческой природы, культуры и общества (отсюда их внимание к поздним общемировоззренческим работам австрийского психиатра); во-вторых, во взаимосвязи с иными достижениями гуманитарного знания второй половины ХХ в.
Окончательно, как относительно целостное явление, дискурс травмы кристаллизовался в первой половине 1990-х гг., в чём главную роль, на наш взгляд, сыграли работы американских учёных, сотрудников Корнелльского университета (Итака, Иллинойс): специалиста в области сравнительного литературоведения (comparative literature), профессора гуманитарных наук (humane letters) Кэти Кэрут, и профессора истории и сравнительного литературоведения, professor emeritus Доминика ЛаКапры . Вслед за их работами появился ещё ряд индивидуальных и коллективных исследований американских историков и политологов (Дж. Эдкинс, А. Дж. Нила, М. С. Рота и др.), в совокупности позволившие говорить о формировании концептуального видения травмы как феномена общества модерна. В последнее время к исследованиям, выдержанным в целом в таком же научном ракурсе, обратились и некоторые российские учёные[1,2 ].
Общую содержательную направленность оформившегося таким образом травматического дискурса нам представляется возможным, исходя из его характерных черт, определять как «нарративно-психоаналитический дискурс».
Параллельно с ним, лишь с некоторым отставанием развернулось формирование иного по своим установкам направление в изучении травм. Ключевую роль в разработке его основ сыграл специалист в области теоретической социологии (макросоциологии) профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, а с 2001 г. профессор Йельского университета (Нью-Хейвен) Джеффри Александер. Это направление, также исходя из наиболее характерных его черт, возможно было бы определить как «культурсоциологический дискурс».
В обоих случаях весьма существенную роль в формировании общей направленности дискурсов сыграла, по нашему мнению, исходная профессионально-дисциплинарная принадлежность его создателей. Так, при всём стремлении к междисциплинарному синтезу, хорошо прослеживаемом в исследованиях К. Кэрут и Д. ЛаКапра, их исходная профессиональная принадлежность к сферам теории литературы и истории, во многом предопределила совмещение двух точек зрения на травму. Через призмы, с одной стороны, конкретных исторических событий, явившихся источником травмы, и, с другой стороны, текстов (устных и письменных повествований-нарративов), рассказывающих об этих событиях и соответствующим образом их интерпретирующих[6,7].
Эти исследования сосредотачивают внимание на выявлении того, как травматогенное событие (насилие или зло, порождающие нарушения в психике их жертв) воздействует на социальное поведение не только самих жертв, но и общества в целом через индивидуальное и коллективное переживание опыта травмы в (исторической) памяти, формируемой повествованиями (нарративами) о событии (-ях), послужившем источником травмы.
В методологическом смысле подход, акцентирующий внимание на травме как коллективном феномене, находящем выражение в коллективной (вплоть до национальной) исторической памяти, даёт более объёмную картину травматического процесса. Расширенный взгляд присущ также работам политологов, в которых опыт травмы приобретает национально-государственное измерение, позволяя рассматривать исторические травмы как фактор, влияющий не только на внутреннее развитие обществ, но и на действия государств на международной арене.
Травма – это некое конкретное, реальное и в этом смысле – историческое – событие, причинившее его непосредственным участникам и свидетелям (а косвенно их современникам и последующим поколениям) болезненные физические, эмоциональные и умственные (рефлексируемые) переживания (страдания). Формально такое событие остаётся в прошлом. Но в действительности пролонгирует своё существование в будущее индивидов и групп, принимая, как правило, образы навязчивых, слабо или вообще не контролируемых сознанием ретроспективных возвращений назад как на эмоциональном (страхи, фобии), так и на вербализируемом рефлексивном уровнях.
Последнее чаще всего принимает вид повествований (нарративов) о произошедшем событии и/или чем-то с ним связанным, часто сопровождающихся различной символикой ( в виде сновидений, мистифицированных примет и т.п.). Подобная символика способна автоматически (рефлекторно) вызывать у травмированных субъектов ассоциативный ряд, актуализирующий воспоминание о прошлом. Совокупность всех этих, эмоциональных и рефлексивных переживаний, возвращающих в прошлое, заставляющих вновь и вновь переживать его в настоящем времени в виде своего рода «вспышек памяти» (flashback), с психиатрической точки зрения диагностируется современной наукой (вслед за З. Фрейдом) как проявление травматического невроза, в том числе коллективного генеза (коллективный травматический невроз) [8,202-203].
Невозможность и/или неспособность избавиться от воспоминаний, возвращающих в прошлое страдание, вызывают, с одной стороны, их вытеснение в сферу индивидуального и коллективного бессознательного. А с другой — отчасти бессознательное, отчасти сознательное стремление преобразовать сохраняющийся в памяти образ случившегося таким образом, чтобы он утратил черты, вызывающие наиболее (в идеале – вообще все) болезненные переживания. Последнее достигается путём формирования на уровне рефлексии соответствующего повествования (нарратива), ослабляющего или устраняющего, особенно на символическом уровне, травмирующий эффект события, но в действительности чаще всего ещё более погружающего его в глубь бессознательного и прочно закрепляющего там.
В социальном плане, согласно авторам нарративно-психоаналитического дискурса, наиболее существенный эффект травмы – это деформация исторической памяти. «Травма, – подчёркивал Д. ЛаКапра, – является разрушительным опытом, который искажает память … и может сделать её особенно уязвимой и подверженной ошибкам в описании событий» [9,61 ]. Подобные искажения, закрепляясь в сознании индивидов, групп и наций, способны оказывать всё возрастающее влияние на их социальное поведение как внутри данного общества, так и по отношению к другим обществам.
В результате возникает своеобразный кумулятивный эффект травмы. Индивид, группа, нация, будучи неспособны избавиться от травмирующих воспоминаний, одновременно поляризуя их в бессознательном пласте индивидуальной и коллективной психики и заменяя (фальсифицируя) на уровне рефлексии, формируют не соответствующие реальности представления не только о своём прошлом, но и настоящем. А значит — и о собственной идентичности, в формировании которой неоценима роль исторической памяти в качестве обобщения исторического опыта.
Как убедительно показано в современной гуманитарной науке, представления о собственной идентичности у различных сообществ, включая народы и нации прошлого и настоящего, в значительной мере формируются на основе их исторического опыта, находящего воплощение в исторической памяти. Это знание формируется у современников и затем передаётся из поколения в поколение, в основном в виде устных и письменных нарративов, формируя тем самым коллективную историческую память, а через неё – коллективную идентичность .
Неадекватно идентифицируя себя в текущем потоке исторического пространства-времени, совершая во взаимодействии с другими социальными субъектами проистекающие из подобной неадекватности столь же плохо согласующиеся с реальным своим положением социально-политические действия, индивид, группа, общество в целом (и его государственные институты) потенциально создают угрозы собственному самосохранению в качестве социокультурной целостности.
Как утверждает, например, Дж. Эдкинс, «анализ памяти и особенно травматической памяти является главным для понимания форм политической власти … память не дополнение к изучению политики. Память и форма темпоральности, которую она, как правило, создаёт и поддерживает, играет центральную роль в производстве и воспроизводстве политической власти, создавшей современный мир» [7,101] . По мнению специалиста в области международных отношений Д. Белла [3,29], взаимосвязи памяти и травмы проявляются в настоящее время в глобальном масштабе и игнорировать эти взаимосвязи – значит утратить способность понимать важнейшие аспекты мировой политической реальности.
Список литературы:
- См., например: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004; Ле Гофф Ж. История и память. М.: РОССПЭН, 2013; Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного. М.: Языки русской культуры, 1997; Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое изд-во, 2007; Хаттон П. Х. История как искусство памяти. СПб.: Изд-во «Владимир Даль», 2004.
- См., напр.: Травма: Пункты. Сб. статей / Сост. С. Ушакин, Е. Трубина. М.: Новое литер. обозрение, 2009; Oushakine S. The patriotism of despair: nation, war, and loss in Russia. Ithaca: Cornell University Press, 2009.
- Bell D. Introduction // Memory, Trauma and World Politics. P. 29.
- Beyond Trauma: Cultural and Societal Dynamics / Ed. by R. J. Kleber. N. Y.-L.: Plenum Press, 1995; Understanding Trauma: Integrating Biological, Clinical, and Cultural / Eds. by L. J. Kirmayer, R. Lemelson, M. Barad. N. Y.: Cambridge University Press, 2007.
- Beyond the Cultural Turn: New Directions in the Study of Society and Culture / Eds. by V. E. Bonnell, L. Hunt. Berkeley: University of California Press, 1999; Jameson F. The Cultural Turn. Selected Writings on the Postmodern. 1983-1998. L.-N.Y.: Verso, 1998. Caruth C. Op. cit.; LaCapra D. Representing the Holocaust: History, Theory, Trauma. Ithaca: Cornell University Press, 1994.
- Caruth C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative and History. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1996. P. 16.
- 7.Edkins J. Trauma and the Memory of Politics. N. Y.: Cambridge University Press, 2003; Memory, Trauma and World Politics. Reflections on the Relationship Between Past and Present / Ed. by D. Bell. Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Palgrave Macmillan, 2006; Neal A. G. National Trauma and Collective Memory: Extraordinary Events in the American Century. N. Y.: M. E. Sharpe, 2005; Roth M. S. Memory, Trauma, and History: Essays on Living with the Past. N. Y.: Columbia University Press, 2011; Trauma. Explorations in Memory / Ed. by C. Caruth. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1995.
- The Encyclopedia of Trauma and Traumatic Stress Disorders / Eds. by R. M. Doctor, F. N. Shiromoto. N. Y.: Facts оn File, Inc., 2010. P. 202-203.
- LaCapra D. Writing History, Writing Trauma. P. 61.
- .Leys R. Trauma: A Genealogy. Chicago: University of Chicago Press, 2000. P. 19.[schema type=»book» name=»Травма как коллективный феномен: методологический и историко-философский аспекты исследования.» description=»В статье рассматривается методологический потенциал концепции социокультурной травмы, ее историко-философские аспекты.» author=»Камоза Татьяна Михайловна» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2016-12-26″ edition=»euroasian-science.ru_25-26.03.2016_3(24)» ebook=»yes» ]