Известное положение о знаковой опосредованности сознания требует более тщательного рассмотрения в связи с проблемами концептуализации. Эксперты в той или иной предметной области, выполняя задачи ее когнитивной формализации, опираются не только на научные знания, но и свой жизненный опыт, проявляющийся в интуитивном освоении предметной области, в предзнании, знании как переживании.
Знание – переживание схватывается только через приемы герменевтического познания текстов. Приемлемое решение этой проблемы мы видим в модели семиозиса Ч. Пирса, в которой существенную позицию занимает интерпретанта. В целом суть этого процесса описывается Р. Якобсоном как метаязыковая интерпретация сообщений и состоит в том, что знание определяется как перевод знака в другие знаки внутри данной системы, или даже в знаки других систем. Естественный язык рассматриваем как метаязык последней инстанции, выступающий как средство интерпретации любой другой кодовой системы. Расплывчатость, неопределенность, открытость естественного языка обеспечивает его метаязыковую функцию.
Отсюда вытекают несколько следствий: кодовые переходы по Н.И. Жинкину [5], полевой характер естественного языка, поддерживаемый распределенностью знаний и языковых выражений по предметным областям [11, p.184], креативность языка как инструмента создания возможных миров [9].
Номенклатура полей включает в себя: языковые поля, отражающие общие характеристики системности вокабуляра; дискурсивные поля, отражающие характеристики массивов текстов; ассоциативные поля индивидов, групп населения и этносов. Все три типа полей коррелируют между собой в плане взаимодействия механизмов речи разного уровня. Нас интересуют, конечно, наименее изученные дискурсивные поля, которые представлены набором речевых фрагментов (как единиц речевой памяти) и которые привязаны к определенной предметной области, отражая специфику организации языкового материала в представлении данной предметной области массивом текстов.
Эта фрагментарно обозначенная позиция достаточно широко принята в научном сообществе, тем не менее, в исследовательской практике она ставит ряд вопросов.
Ансамбль разнородных знаний, задействованных в метаязыковой интерпретации текста, обязывает исследователя прибегать к разнообразным герменевтическим эвристикам и техникам понимания. Их назначение сводится к тому, чтобы преодолеть барьер индивидуальности знания – переживания, ввести его в пространство культуры.
Основополагающие факторы интерпретации включают также жанровую специфику текстов. Именно на жанровом уровне проявляют себя свойства языковых выражений, которые определяются в британской традиции как коллокация – определенная закономерность семантической сочетаемости слов в дискурсе.
В обсуждаемых вопросах важно опираться на понятие языковой игры, как она представлена в рассуждениях Л. Витгенштейна, фон Неймана, Н. Винера. В данной работе мы остановимся на вопросе о том, возможно ли такое рассмотрение проблематики языка в действии c использованием теории игр, которое бы расширило круг исследуемых явлений и способствовало бы углублению понимания функциональности в лингвистике.
Логическая теория игр изучает модели принятия оптимального решения в условиях конфликта. Игра основывается на договоренности игроков, причем каждый из них стремится разработать стратегию для достижения победы.
Л. Витгенштейн рассматривал употребление естественного языка как языковую игру, при этом он обнаружил конфликт между реальным языком и логическим требованием определенности — правилами [4]. Обычно выдвигаются дополнительные понятия для того, чтобы охватить реальность текстовой деятельности, подчеркивается, что процедурные знания существуют не в виде жестких правил, а “мягких” конвенций, стратегий, постулатов. Существует и более радикальная позиция, в которой подчеркиваются не только трудности в определении правил и границ их применения [4], но и высказываются сомнения, а действует ли человек в языковой игре по правилам вообще [1, с. 22-35], [10].
Гетерогенность текстовой деятельности (и культуры в целом) требует выделения нескольких классов или форм языка, в которых ключевые понятия игры (противные стороны, победа, конкуренция, правило) проявляются различным образом [2].
В первой форме языковой игры, по мнению Н. Винера, «речь является совместной игрой говорящего и слушателя против сил, вызывающих беспорядок» [3, с. 100]. К этим силам он относит, прежде всего, «энтропическую тенденцию самой природы» [там же]. Очевидно, с лингвистических позиций данная форма игры предполагает развертывание усилий участников общения для прояснения смыслов ввиду таких качеств естественного языка как неопределенность, неточность, размытость (fuzziness). Сюда относится огромное разнообразие речевых жанров.
Во второй форме языковой игры проявляется соперник (активный враг), целью которого является видоизменить и даже исказить смысл [3, с.101]. Таким образом, во втором случае к обычной ситуации борьбы с энтропией добавляется факт «злой воли». Это агональная форма игры.
Чисто лингвистическое освоение теории языковых игр направлено, прежде всего, на раскрытие метауровневого потенциала системы языка и ее функционирования. Сюда относятся такие проявления языковой игры как метафоризация, шутка, ирония, игра слов и пр. В них раскрываются также аспекты творческой природы языка на уровне игры с нормой. Эта разновидность языковой игры отвечает взглядам Хейзинги на игру как «единство и неразрывность веры и неверия, связь священной серьезности с притворством и дурачеством» [8, c. 37]. Но здесь в ряде случаев мы имеем дело не с отдельной формой игры, а игровыми техниками, варьирующими реализацию первой и второй форм языковых игр.
Необходимо ещё выявить тональности в языковых играх: карнавальную, эвфемистическую, пародийную и т.д. [1].
Карнавальная тональность организована на начале смеха и располагается в пространстве “несерьезности”, “игривости”. В основе карнавальной дискурсивной деятельности лежит «протест против официального лингвистического кода, с одной стороны, и протест против официального закона – с другой» [6, c. 428].
Эвфемистическая тональность дискурса проявляется через целый поведенческий комплекс, направленный на то, чтобы завуалировать истинное содержание общения. “Камуфлирующая” функция языка такой дискурсивной деятельности оправдывает использование известного термина “эвфемизация” из области номинации применительно к описанию данных риторических практик.
Третьей разновидностью лингвистической языковой игры можно рассматривать исследовательские эксперименты, направленные на стимулирование дискурсивной рефлексии исследователя, а также участников общения по поводу метаязыковых и метатекстовых регулярностей дискурсии [2]. Особенно интенсивно эта разновидность лингвистической игры развивается в психолингвистике и исследованиях по искусственному интеллекту.
Проясним нашу позицию по отношению к термину “языковая игра”, который активно употребляется в философии и кибернетике. Поскольку это явление относится к языку в действии, нам предпочтительнее иногда пользоваться термином “дискурсивная игра”, особенно, если большое внимание уделяется риторической компетенции, как, например, в исследовании диалога.
Рассматривая массив текстов межличностного общения, отметим ряд трудностей в анализе диалога. Это, прежде всего, смена говорящих, каждый со своими стратегическими целями, которые могут изменяться по ходу диалога, и различными вербальными (и невербальными) возможностями реализации конкретных коммуникативных шагов в диалоге. Поэтому большой натяжкой можно считать разработку моделей и типов диалога в рамках стандартных (позитивистских) принципов научного описания. Ответ данному вызову можно искать в вероятностной модели языка как сложной неравновесной системы и его стохастического функционирования. Нам представляется, что сформулированные В.В. Налимовым [7] вероятностные принципы описания языка вполне могут стать методологической базой такого исследования.
Представляя диалогическую текстовую деятельность (дискурсию) в очерченном концептуальном пространстве, вполне правомерно представить как вероятностное варьирование стратегий участников общения, так и вариативность конкретных коммуникативных шагов в развертывании диалога. Исследование может идти с позиций порождения – анализ стратегий и коммуникативных шагов участников диалога, где развертывается реальная игра взаимодействующих интеллектов в терминах иллокутивных сил, иллокутивных эффектов и перлокуции. Второй ракурс восприятия диалога – это анализ этой дискурсивной игры исследователем. Развертывается картина нестабильности, смены стратегий и тактик в узловых моментах диалога.
В данной статье теоретические установки прослеживаются на примере фрагмента пьесы B. Shaw «The Man of Destiny» (Б. Шоу «Избранник судьбы») [12]. Фрагмент словесного поединка Дамы и Наполена представляет собой интересный пример агональной игры.
Причинами возникновения зоны конфликтности (агона) в дискурсивном пространстве кроме объективно существующих противоречий (взгляды, моральные ценности и установки, социальные роли) являются, прежде всего, цели субъектов, вступающих в общение. Такие ситуации общения, характеризующиеся разновекторными целями, мы называем дискурсивными играми агонального типа по наличию в них признака конкурентности [1].
Анализируемая пьеса как возможный (виртуальный) мир, созданный автором, является прекрасным примером агональной игры, что отражено в названии, которое пьеса получила в театральной постановке: «Поединок с незнакомкой». Вместе с тем, агональный игровой потенциал пьесы дополняется эвфемистической и карнавальной тональностями, что характерно для творческих приемов Б. Шоу.
Дискурсивное пространство данной пьесы развивается под воздействием мотивационного и ролевого конфликтов вступающих в общение субъектов.
Не касаясь вариантов вербального выражения определенных иллокутивных сил и перлокуции, соотнесенной с ролью слушающего, остановимся на возможностях вариативности риторического плана.
Во-первых, это разбиение длящегося диалога на фрагменты (или эпизоды). В исследуемом тексте их шесть. Так как текст пьесы находится в открытом доступе, мы обозначим лишь начальные реплики каждого из эпизодов и количество коммуникативных шагов в них.
- (28) Lady: How can I thank you, General, for your protection?
- (42) Napoleon: How do you know I am a brave man?
- (10) Napoleon (with a yell of rage, his eyes flashing): What!
- (7) Napoleon (at last): Well?
- (47) Napoleon (gloating over the papers): Aha! That’s right. That’ right…
- (29) Napoleon: Ha! Ha! Ha! What are you laughing at?
Каждый из этих эпизодов характеризуется определенными стратегиями участников и неким промежуточным результатом их словесного поединка.
Во-вторых, это вариативность игровая – вплетение в агональную стратегию диалога карнавального и эвфемистического начал (эпизоды 2,6 и 5).
Карнавальным регистром дискурсивной игры во втором эпизоде управляет Дама через речевые тактики в виде провокаций, лести, похвал, комплиментов. Однако это специфичное карнавальное звучание, доступное читателю/зрителю, не воспринимается партнером по игре, иначе сюжет игры пришлось бы изменить. В шестом эпизоде карнавальный эффект усиливается пародийной игрой Дамы, которая подобно “пересмешнику”, повторяет слова и интонации своего противника, отвечает на его же вопросы, и не оставляет ему никаких шансов в этой игре [1, c. 121-126].
Эвфемистическая тональность проявляется в пятом эпизоде. Личностная парадигма Наполеона (система ценностей и установок) выступает здесь своеобразным фильтром поступающей информации, в результате возникает коммуникативный сбой – непонимание очевидного. Дама прибегает к эвфемизму лишь из соображений такта: жена Цезаря вне подозрений [1, c.126-131].
В-третьих, это вариативность самих стратегических целей агонального диалога. Сначала цель Наполеона – получить документы (начинается эпизодом 1 и заканчивается эпизодом 4 – Дама отдает документы). Затем следует уточнение темы игры в эпизоде 5. Дама вводит топик любовного письма. Именно он создает точку бифуркации. Агон переходит в сферу ценностей морально – этического плана. Ясно, что это и есть главная стратегическая цель Дамы – свести талантливого полководца на уровень человеческих отношений и страстей. Дама оставляет своего противника с проблемой невыносимого выбора: письмо с информацией, которую он не хочет знать.
Подводя итог, мы отмечаем, что особенностью конфликтного взаимодействия является преобладание манипулятивной стратегии в речевом поведении Дамы, которая реализуется через ряд тактических приемов, главным из которых является установление бытийной совместимости или “присоединения” (НЛП). Видимость общих интересов провоцирует чувство солидарности и позволяет манипулятору навязать своему условному партнеру по общению определенную схему поведения.
Завершив анализ агональной игры персонажей, перейдем теперь на уровень игры другого плана, участники которой — автор пьесы и читатель / зритель (реципиент). Как нам представляется, посредством пьесы Б. Шоу вступает в конфликтную ситуацию с читателем. Основой конфликта служит разная оценочная позиция по отношению к личности Наполеона. Фактически, агон строится на разрушении устоявшихся пресуппозиций по отношению к личности Наполеона как великого полководца и государственного деятеля. В карнавальной тональности проводится дегероизация личности Наполеона.
На фоне различных моделей интерпретации дискурса беспокоит известная мысль Л.Н. Толстого о том, что для него краткое изложение сути романа «Анна Каренина» невозможно. Если он прав, а он прав, то под сомнение попадают методики свертывания текста (как процедуры понимания) в макроструктуры, пропозиции, ключевые слова, сведение текста к пословице, выделение стратегий и тактик в их вариативности и т.д., по крайней мере, в части реализации поэтической функции языка. Художественное произведение воспринимается реципиентом, прежде всего, как знание – переживание.
Список литературы:
- Анисимова А.Т. Лингвистические проекции конфликта (Дескриптивный аспект): Дис. … канд. филол. наук: 10.02.19. Краснодар, 2004. – 212 c.
- Баранов А.Г. Формы языковой игры // Человек играющий/ Homo Ludens: Язык, личность, социум. — Москва — Тверь, 1999 б. С. 5-11.
- Винер Н. Кибернетика и общество. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. – 200 c.
- Витгенштейн Л. Философские исследования. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: (дата обращения: 24.05.2015)
- Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. М.: Наука, 1982. – 152с.
- Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог, роман // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М.: Прогресс, 2000. – С. 427-457
- Налимов В.В. Вероятностная модель языка. М.: Наука, 1979. – 304 с.
- 8. Хейзинга Й. Homo Ludens. М.: Прогресс — Традиция, 1997. — 416 с.
- Eco U. The Limits of Interpretation. Bloomington&Indianopolis: Indiana University Press, 1990.
- Paltridge B. Working with Genre: A Pragmatic Perspective // Journal of Pragmatics, Volume 24, Number 4, October 1995, pp. 393-406
- Schank R., Childers P. The Cognitive Computer: On Language, Learning and Artificial Intelligence. Reading: Addison-Wesley, 1984.
- Bernard Shaw. The Man of Destiny [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.gutenberg.org/files/4024/4024-h/4024-h.htm (дата обращения: 24.05.2015)[schema type=»book» name=»РИТОРИЧЕСКИЕ ПРАКТИКИ В ТЕРМИНАХ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВЫХ ИГР» description=»Статья посвящена лингвистическому освоению теории игр, которое направлено на раскрытие метауровневого потенциала системы языка и ее функционирования. Особое внимание уделяется конфликтным формам диалогического дискурса, выявлению типических схем конфликтного взаимодействия, которые могут быть описаны в терминах теории языковых игр. Языковая/дискурсивная игра рассматривается как особая поведенческая программа, которая характеризуется различными тональностями агональной стратегии субъектов общения. » author=»Анисимова Анна Тихоновна» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-03-20″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_30.05.2015_05(14)» ebook=»yes» ]