Категория представления, традиционно понимаемая в философии и психологии как наглядно-чувственный образ воспоминания или воображения, в рамках структурно-семантического направления в современной русистике [2] рассматривается как структурно-семантическая, то есть обозначающая семантику представления, которая выражается разноуровневыми средствами языковой системы [6].
Данные средства, отражая положение представления между восприятием и понятием и совмещение в нём свойств чувственных и абстрактных форм познания действительности, очень часто обнаруживают синкретизм, мотивированный переходом единиц со значением воспоминания / воображения из одного лексико-грамматического класса в другой, в частности знаменательных слов в служебные. Если такой переход не завершился и носит функциональный характер, морфологические единицы, приобретая в условиях определённого коммуникативного контекста новые грамматические признаки – свойства той или иной несамостоятельной части речи, обязательно сохраняют прежние. В результате возникают гибриды, которые никогда не утрачивают живой семантической связи с соответствующими самостоятельными словами и продолжают, наряду с новой функцией, выражать в речи семантику воспоминания / воображения, актуализируя наглядно-чувственный фон высказывания. Именно значимость семантики представления для носителей русского языка обычно и не позволяет осуществиться полному переходу знаменательного слова в служебное, а доминирование или гармонизация в данных гибридах признаков разных частей речи обусловливается спецификой речевого употребления.
В связи с этим особый интерес вызывают глаголы со значением воспоминания / воображения, довольно часто функционирующие в художественной прозе в качестве модальных вводных слов. Например:
– Однажды в детстве, помню, нас повели на аккумуляторную башню (Е. Замятин. Мы); – Ещё, помнится, выли собаки от этого патефона (М. Булгаков. Мастер и Маргарита); – Толстой, помните, по поводу смертных казней сказал: «Не могу молчать!» (В. Гроссман. Жизнь и судьба); – Чудо-ребёнок, – представляешь, уже дышит сама (С. Чураева. Чудеса несвятой Магдалины); – А Нина, представьте, величала нас братьями-разбойниками (В. Кожевников. Лилась река); – Вообрази, за десять лет ни строчки стихов! (В. Аксёнов. Московская сага); Мне было пятнадцать лет. Я уже почти не могу вспомнить то время, кажется, ничего хорошего (М. Кучерская. Современный патерик); Казалось, от одного вида мясистых стеблей щавеля вязало во рту (В. Белов. Кануны); Я злился на эту их, чудилось, фальшивую неторопливость <…> (Ю. Бондарев. Мгновения. Мудрость); Мнится, дружный голос возникает из земли <…> (А. Бестужев (Марлинский). Красное покрывало).
Очевидно, что в приведённых контекстах у глаголов с семантикой представления появляются различные модальные значения: достоверности / недостоверности / предположения, кажимости; уверенности / неуверенности, сомнения; установления контакта, побуждения.
Возможность употребления глаголов со значением воспоминания / воображения в качестве модальных слов объясняется несколькими причинами.
Во-первых, существует устойчивая когнитивная связь между категориями представления и модальности, особенно субъективной. Эта связь обусловливается модальностью реального мира, который отражается в человеческом сознании в виде картины, состоящей «из совокупности субъективных образов этого мира, которые есть результат отношения субъекта к миру. Модальность – область субъективных осмыслений, сфера субъективации объективного» [10, с. 6]. Отношение человека к миру предполагает «не только социальное значение, но и индивидуальное представление» [14, с. 17].
Во-вторых, именно глаголы с общим грамматическим значением процессуальности в функции модальных слов способны передавать активное, деятельное отношение говорящего / пишущего к отражённой в его сознании действительности и сообщению о ней. К тому же это глаголы с семантикой воспоминания / воображения, которая очень актуальна для носителей русского языка, поскольку именно на фоне различных наглядно-чувственных образов разворачивается внутренняя жизнь человека.
Представление – обязательное и очень важное звено в речемыслительном процессе. Осуществляя отвлечение восприятий от непосредственной данности объектов действительности, объединяя и логически обрабатывая «следы» памяти, трансформируя их в наглядно-чувственные образы более высокого порядка – воображаемые картины, стремясь к вербализации, представление становится необходимой когнитивной базой для формирования понятия, которое находит выражение в слове. Неслучайно бедный словарный запас психически здорового человека всегда связывается с его небогатым жизненным опытом, то есть скудным набором представлений о мире. Представление, таким образом, обнаруживает себя во всём, что связано с познанием окружающей действительности и самопознанием личности.
Как отмечает М.И. Кудрявцева, не всякий глагол может употребляться в качестве модального слова. Учёный считает, что «отношение к сообщаемому выражается мыслящим, чувствующим, говорящим субъектом», поэтому в функции модальных слов могут выступать глаголы только трёх ЛСГ: мысли, чувства и речи [11, с. 6].
Лингвист не выделяет в отдельную ЛСГ глаголы представления, хотя, на наш взгляд, выделение такой ЛСГ необходимо [8; 9] в силу самостоятельности и уникальности данной категории в ряду других форм познания окружающего мира, а также разнообразия и частотности в речи языковых, особенно лексико-морфологических, средств выражения семантики воспоминания / воображения [7].
Глаголы со значением представления можно отнести к ЛСГ мысли с условием более широкого и корректного понимания последней.
«С когнитивной точки зрения мысль, хоть и квалифицируется обычно как базовый и самый яркий «представитель» интеллектуальной деятельности человека, приводящий в движение понятийную сферу последнего («результат продуктивного мыслительного акта, выраженный в форме суждения и умозаключения»), представляет собой «картину какого-то факта реальности, которая является совокупностью возможных ситуаций (фактов)», то есть мысль по своей природе всегда наглядно-чувственна: картина – синтезированный многокомпонентный образ, высокая, но не абсолютная отвлечённость которого от непосредственно воспринимаемых объектов действительности определяется совокупностью ситуаций (фактов), отражённых в человеческом сознании. Такая картина и есть представление, которое одной из форм своего существования в мышлении человека – воображением – особенно тяготеет к понятию.
Добавим, что мысль – это ещё и идея – «в собственном смысле слова зрительный образ, наглядный образ». Представление (особенно воображение) в силу роста своего обобщённого характера является основой мысли. Мысль по происхождению восходит к представлению, она оперирует наглядно-чувственными образами, «впитывает» их, «сливается» с ними или максимально отвлекается от них, но никогда не отрывается абсолютно» [5, с. 279–280].
Глаголы представления, как и глаголы мысли (точнее интеллектуальной деятельности), чувства и речи, «эксплицитно или имплицитно содержат сему “Оценка, отношение” [11, с. 6]. Отношение же к содержанию высказывания, оценка последнего говорящим очень часто сопровождается выражением эмоций, а «эмоции – «один из видов ощущений»: «реальных» (непосредственных) и «воскрешённых в памяти или предвкушаемых», то есть представлений» [5, с. 277]. Это ещё раз подтверждает нашу мысль о том, что глаголы с семантикой воспоминания / воображения необходимо выделять в самостоятельную ЛСГ, которая, таким образом, станет равноправной в ряду ЛСГ глаголов, способных функционировать в качестве модальных слов.
В-третьих, сема “Оценка, отношение” становится актуализированной в значении глаголов представления только при их употреблении в позиции вводности. Именно в этой функции, как утверждает М.И. Кудрявцева, глагольная словоформа приобретает статус модального слова [11, с. 6].
Такая взаимосвязь категорий субъективной модальности и вводности объясняется тем, что, по мнению П.А. Леканта, их «облигаторным семантико-структурным компонентом» является личность говорящего [12, с. 125].
«Вводные компоненты содержат субъективную оценку говорящим событий объективной действительности (диктума) и являются средствами выражения модуса» [4, с. 10], выполняя функцию «модального квалификатора сообщения» [14, с. 38].
Являясь категорией «коммуникативно-прагматической», вводность, с точки зрения П.А. Леканта, представляет собой «арсенал» лица говорящего, систему объективных (языковых) средств, которыми говорящий пользуется в речи для реализации субъективных намерений при оформлении конкретного высказывания» [12, с. 125]. Таким образом, категория вводности вбирает в себя различные средства выражения субъективной модальности, в том числе и модальные слова.
В-четвёртых, возможность употребления глаголов со значением представления в функции модальных вводных слов обусловливается «нейтральным стилевым характером» первых [11, с. 6].
Приведённые в начале статьи примеры демонстрируют семантическую и функциональную пестроту модальных вводных слов в художественной прозаической речи. Вместе с тем их можно разделить на две группы: персуазивные (помню, помнится; кажется / казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось) и вводно-контактные (помнишь, помните, вообразим, представляешь, представляете; вообрази, вообразите, представь, представьте). П.А. Лекант подчёркивает, что эти группы выделяются в русистике «как ядерные, «чистые», соответствующие определённой стороне (определённому аспекту) отношения говорящего к высказыванию; они призваны удовлетворять стремление говорящего «быть правильно понятым» [12, с. 129].
Рассмотрим подробнее модальные вводные слова первой группы. Глагольные словоформы помню, помнится; кажется / казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось мы относим к персуазивным потому, что они, подобно классическим персуазивам конечно, действительно, правда / наверное, возможно, вероятно и др., выражают отношение говорящего / пишущего к высказыванию с точки зрения его достоверности / недостоверности, то есть модальность уверенности / неуверенности, убеждённости / предположения.
Модальную семантику достоверности / уверенности / убеждённости реализуют глагольные словоформы помню, помнится, которые усиливают объективную реальную модальность высказывания, обогащая её субъективным значением «категорической достоверности» действия в прошлом [15, с. 13] и таким образом формируя в художественном контексте план воспоминания. Например: Помню, встречал я с женою новый год. Мы сидели за столом, лениво жевали и слушали, как в соседней комнате монотонно постукивал на своём аппарате глухой телеграфист (А. Чехов. Шампанское); Первое замечание о моей шерсти, помню, глубоко поразило меня и мою мать (Л. Толстой. Холстомер); Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвил вслух: – Что за хамелеон эта девушка! (И. Тургенев. Ася); Сенушкин, помнится, захотел этого зверя убить <…> (С. Залыгин. После бури).
Описывая контексты с персуазивами с помощью системы «истинностных значений», Е.Э. Разлогова подчёркивает, что таким высказываниям «соответствует логико-когнитивное состояние Истина (Знание), если оно для данного индивида (говорящего) истинно» [15, с. 8, 10]. Это знание для персонажей в приведённых фрагментах истинно, так как помнится только то, что было в прошлом: память человека фиксирует образы восприятия объектов действительности, обобщая их и логически обрабатывая; память не умеет придумывать, предполагать, фантазировать, хотя и является когнитивной основой воображения.
«Категоричный» характер достоверности действия в прошлом очень часто поддерживается в высказывании соответствующей темпоральной лексикой: Помню, в начале войны я мальчиком довольно долго жил у дедушки в Чегели (Ф. Искандер. Попытка понять человека); Как-то, помню, морозной зимней ночью, часа в четыре, я еле ноги волочил, глаза слипались, а коровы всё – бух да бух! плюх да плюх! (Архимандрит Тихон. Послушничество); Во время последней встречи он, помнится, сказал мне, что в нашем языке лежат под спудом нетронутые клады <…> (В. Чивилихин. Память).
Семантика воспоминания, интенсифицируемая в художественном прозаическом контексте глаголами-персуазивами помню, помнится, в этом же контексте задаётся обычно глагольными формами прошедшего времени и нередко словами со значением памяти / воспоминания. Например: <…> Артём нет-нет и кричит с расстояния, припоминая и уточняя важное. – Итак, весь тот вечер и как маятник. Здесь! Взад-вперёд. Двигался! Однако, помню, было прохладно (В. Маканин. Две сестры и Кандинский); Помнится, несколько лет назад один мой знакомый ночевал в чугунной вазе на Арбатской площади. Хорошо ему было… (В. Аксёнов. Высоко там в горах, где растут рододендроны…).
Важно отметить, что в значении глагольных словоформ помню, помнится (помнить – “Сохранять, удерживать в памяти, не забывать” [13, с. 558]), употреблённых в речи в функции модальных вводных слов, актуализируется сема “Возобновление в памяти, мысленное возвращение к прошлому”, отсылающая к первому значению глагола вспомнить – “1. Возобновить в памяти, возвратиться мыслью к прошлому” [13, с. 109]). Актуализация данной семы становится возможной благодаря позиции вводности, эксплицирующей языковую личность [4, с. 17]. Эта языковая личность реализует свою «направленность наружу» через «адресатосему – семантический компонент со значением адресованности» в семантической структуре вводного слова [16, с. 229], выступающего средством воздействия на слушателя / читателя с целью представления им того факта, события прошлого, о котором сообщает говорящий / пишущий. Чтобы воздействие адресанта и представление адресата были активными, память говорящего / пишущего должна прийти в движение, то есть «перерасти» из состояния сохранения, удержания «следов» прошлого чувственного опыта в процесс извлечения из неё наглядно-чувственных образов – воспоминаний, содержание которых достаточно точно и полно вербализуется говорящим / пишущим в диалоговой коммуникации.
Причём наибольшая активность адресанта в воздействии на адресата обнаруживается в контекстах с глаголом-персуазивом помню, поскольку он имеет форму 1-го лица единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, «высвечивающую» личностное «я» говорящего / пишущего. К тому же данная глагольная словоформа в функции модального вводного слова указывает на субъективный характер самого представления как когнитивной категории и поэтому на индивидуальное содержание воспоминания адресанта.
Глагол помнится в форме 3-го лица единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, иногда в безличном значении, в роли персуазива довольно часто указывает на общность прошлого опыта адресанта и адресата, чему способствует использование в художественном прозаическом контексте личного местоимения мы или отсылка к всем известным фактам, событиям «коллективного» прошлого. Например: Мы как-то раз, помнится, давным-давно тоже так под вечер ехали <…> лесной дорогой на тройке с колокольчиками (М. Пришвин. Кладовая солнца); А она принесла <…> сыр, вдруг появился в магазинах адыгейский, недорогой. В детстве, помнится, он звался у нас «сыртворожный», произносили слитно, в одно слово (В. Маканин. Андеграунд, или Герой нашего времени).
В случаях «совместного» воспоминания об общем прошлом глагольная словоформа-персуазив помнится выступает в качестве знака напоминания о факте, событии, известном всем участникам коммуникации (напомнить – “1. Вызвать воспоминания; заставить кого-н. вспомнить” [13, с. 387]).
Если же воспоминание есть отражение прошлого только говорящего / пишущего, то содержание этого воспоминания, естественно, для адресата (при отсутствии общего с адресантом опыта) является новым. В таких высказываниях глаголы помню, помнится в функции модальных вводных слов подчёркивают, что «именно новая информация в предложении оценивается говорящим в аспекте достоверности» [14, с. 26].
Нельзя не отметить единственный в картотеке нашего исследования пример заключения глагола помню в скобки и оформления его таким образом как вставной конструкции: Одна мимолётная знакомая ещё с молодости, одна Ирина (помню), сказала, что наконец теперь-то знает, что мать ей не мать, потому и были такие отношения (Л. Петрушевская. Время ночь).
На наш взгляд, помню в данном высказывании – это всё тот же гибрид глагола и модального слова. Но употребление помню в рамках вставной конструкции как носителя добавочного сообщения максимально актуализирует в грамматической семантике этой словоформы глагольный компонент: автор-рассказчик констатирует факт сохранения в памяти имени одной мимолётной знакомой, утверждает наличие в сознании соответствующего наглядно-чувственного образа – воспоминания – и, возможно, удивляется точности последнего или восхищается его адекватностью, убеждаясь в хорошем состоянии своей памяти (“Да, оказывается, помню” / “Надо же – ещё помню”).
Вместе с тем автор-повествователь оценивает своё высказывание именно с позиции достоверности, причём категорической (“Да, действительно было” / “Да, действительно помню”), адресует эту оценку читателю, чтобы подчеркнуть отнесённость содержания данного высказывания к реальному прошлому и усилить тем самым доверительность художественного диалога. В результате «высвечивается» семантика субъективной модальности, персуазивности и помню обнаруживает явные признаки модального слова.
Заметим, что рассматриваемую словоформу можно употребить в функции вводного компонента и на письме оформить запятыми: Одна мимолётная знакомая ещё с молодости, одна Ирина, помню, сказала, что наконец теперь-то знает, что мать ей не мать, потому и были такие отношения.
Однако при такой трансформации высказывания субъективный модальный акцент сместится с имени Ирина (неслучайно вставная конструкция находится внутри обособленного приложения с уточняющей семантикой) на действие сказала, хотя и то, и другое принадлежит вспоминаемому прошлому.
Таким образом, функционирование словоформы помню в качестве вводного / вставного компонента и разное пунктуационное оформление, на наш взгляд, принципиально не изменяют её морфологическое содержание, влияя только на соотношение глагольного и модального компонентов в грамматической семантике гибрида и акцентуацию субъективных смыслов высказывания.
В отличие от глаголов помню, помнится, употреблённых в функции модальных вводных слов – персуазивов – и выражающих субъективное модальное значение достоверности / уверенности / утверждения, а через него семантику воспоминания, словоформы кажется / казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось сдвигают объективную реальную модальность высказывания в план ирреальности сообщаемого и тем самым маркируют семантику воображения. Например: Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор (Н. Гоголь. Ночь перед Рождеством); И весь он был словно бы на постоянном взводе: чудилось, вот-вот сейчас, сию минуту готов он вскочить, побежать куда-то, чтобы сделать очень неотложные дела (В. Астафьев. Кража); – Сроду никакой холеры не боялась, а тут страх нашёл: вот-вот, грезится, чей-то стрясётся, вот-вот стрясётся (В. Распутин. Прощание с Матёрой).
Доминантой в ряду глаголов, используемых в художественной прозаической речи в функции модальных вводных слов со значением недостоверности / неуверенности / возможности, является кажется / казалось, который, по мнению Е.Э. Разлоговой, отражает в высказывании «логико-когнитивное состояние Истина (Предположение), или Неуверенная, Предположительная Истина», когда о содержании высказывания мы предполагаем, но не уверены, что оно соответствует действительности [15, с. 10].
Персуазивная глагольная словоформа кажется / казалось (3-го лица единственного числа настоящего времени или единственного числа среднего рода прошедшего времени изъявительного наклонения, иногда в безличном значении), как считает Н.М. Агашина, «перемещает события из действительного мира в возможный» [1, с. 14], указывая на то, что при переходе из одного состояния в другое «говорящий находится как бы на полпути» [15, с. 26–27]: Серпилин допил чай, силясь вспомнить <…>, какая она из себя: кажется, молодая, моложе Баданова (К. Симонов. Живые и мёртвые); Самый первый из них, <…>, стал долго рассказывать <…>, о товарище по имени, кажется, Юзек, который обыгрывал всех на бильярде, и о всякой подобной всячине (Протоиерей Андрей Ткачёв. Урок) и Тут Дубровский закрыл лицо руками, он, казалось, задыхался (А. Пушкин. Дубровский); – Кажется, у меня начинаются галлюцинации (Л. Андреев. Красный смех).
Переходы из одного состояния в другое, с точки зрения Е.Э. Разлоговой, могут быть разных типов. Так, например, в первых двух примерах кажется указывает на «переход от неактуализированной формы знания к актуализированной». Это подчёркивается контекстом воспоминания. В последних же двух фрагментах с помощью казалось / кажется изображается «переход от чувственного восприятия к сформированному мнению» [15, с. 26–27].
Довольно часто в художественной прозе глагольная словоформа кажется / казалось, употреблённая в функции модального вводного слова, описывает переход, который «может и не завершиться. Он может быть осознан говорящим как миметический, иллюзорный» [15, с. 27]. Неслучайно глагол-персуазив кажется / казалось развивает в речи частное модальное значение кажимости и актуализирует семантику воображения (казаться – “2. То же, что представляться (в 3 знач.)” [13, с. 261]; представиться – “3. Явиться в мысли, в воображении” [13, с. 580]): Я присел у окна и опять, но уже свежим глазом взглянул на кладбище, которое, казалось, приблизилось <…> (П. Храмов. Инок); Казалось, волосы её зазвенели (Л. Улицкая. Сквозная линия).
Е.Н. Орехова утверждает, что модальное значение кажимости – это неуверенное предположение «на основе непосредственного восприятия, когда говорящий субъективно воспринимает внешнюю, видимую связь субъекта и признака». Причём внутренняя логическая природа сообщения не раскрывается – эксплицируется непроизвольность восприятия говорящим фактов и явлений действительности или же гипотетическое умозаключение, интеллектуальная оценка, основанные на непосредственном восприятии [14, с. 104].
Однако объектом непосредственного восприятия может быть и воспоминание / воображаемая картина – н а г л я д н о-чувственный образ, поэтому модальность кажимости не закреплена только за контекстами, в которых описываются образы восприятия, но свойственна и тем высказываниям, в которых сообщается о каком-либо представлении, возникшем в сознании говорящего / пишущего. Ср.: Казалось, с каждой минутой луна становилась ярче и больше (М. Чванов. А жизнь-то, похоже, налаживается…) и <…> Воспоминание сразу стало намного полнее и яснее, Люся отчётливо увидела перед собой рыжей масти коня с серебряной звездой во лбу – худого до того, что, казалось, высохли даже копыта (В. Распутин. Последний срок).
Объединение модальностью кажимости высказываний, содержание которых соотносится с непосредственным восприятием или представлением объектов действительности, отражает тесную связь и постоянное взаимодействие данных когнитивных категорий, чувственную природу представления, которое одной из форм своего проявления в человеческом сознании – воспоминанием – особенно тяготеет к восприятию.
Эта взаимосвязь видится и в том, что кажется / казалось обнаруживает тенденцию «к сиюминутному выражению состояния говорящего» и описывает «переход из одного состояния в другое здесь и сейчас» [15, с. 26–27]: Михайлов оглянулся: светлая точка бомбы, казалось, остановилась на своём зените – в том положении, когда решительно нельзя определить её направления (Л. Толстой. Севастополь в мае); <…> Удалось создать на экране впечатляющее зрелище: кажется, эти всадник и кони, <…> вышли из ада, чтобы дать добру последний бой <…> (Ю. Буйда. Ермо).
Семантика кажимости / воображения очень значима в художественной прозаической речи, поскольку формирует образность текста, его выразительность и экспрессивность. Это становится возможным благодаря актуализации в модальном значении глагола-персуазива кажется / казалось специфических сем “Воображаемость”, “Метафоричность”. Как справедливо отмечет Е.Н. Орехова, «наличие в тексте модификаторов кажимости сигнализирует об особом восприятии действительности говорящим и свидетельствует о факте перехода от объективного изображения событий к метафорическому» [14, с. 105]. Неслучайно контексты с кажется / казалось довольно часто представляют собой развёрнутые метафоры. Например: Сверчки, стрекозы и тысячи других насекомых проснулись в высокой траве и наполняли воздух своими ясными, непрерывными звуками: казалось, бесчисленное множество крошечных колокольчиков звенело в самых ушах (Л. Толстой. Казаки); В отголосках трудового шума, у костра зэк был похож на морского разбойника. Казалось, перед ним штурвал и судно движется навстречу ветру (С. Довлатов. Зона).
Таким образом, глагол кажется / казалось и его синонимы чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось, употреблённые в функции модальных вводных слов, выражая субъективную модальность предположения / неуверенности / кажимости, в художественной прозе маркируют описания воображаемых картин и позволяют отразить альтернативный ирреальный мир, мысленно моделируемый персонажем на основе субъективных «наглядно-чувственных» ассоциаций.
Все рассматриваемые глаголы-персуазивы мы квалифицируем как вводные слова, которые в силу процессуально-предикатной семантики могут быть определены и как вводные предложения. По мнению А.Н. Гвоздева, границы между вводными словами и вводными предложениями являются размытыми, потому что «вводные слова, выражаемые формами глагольных наклонений, ещё обладают в некоторой степени предикативностью и сближаются с односоставными предложениями» [14, с. 78].
Вместе с тем мы называем помню, помнится, кажется / казалось и под. вводными словами по аналогии с морфологическим термином «модальные слова», поскольку глаголы, употреблённые в функции модальных слов, теоретически могут быть заменены типичными персуазивами типа действительно, вероятно, а с синтаксической точки зрения характеризуются отсутствием зависимых словоформ (помнится – мне помнится), а также союза как (кажется – как кажется) .
Поскольку в «функции вводных компонентов чаще всего употребляются слова, сочетающие дифференциальные признаки двух или более частей речи» [3, с. 330], в случае с помню, помнится, кажется / казалось – глагола и модального слова, «многим вводным словам в силу их модусной природы, их функции <…> модального квалификатора» свойственны явления переходности и полисемии [14, с. 29].
Так, в семантике вводных слов помню, помнится, кажется / казалось и т. п., находящихся в препозиции, актуализируется глагольный компонент, а в интерпозиции – модальный (при сохранении «лишь «следа» основного лексического значения, свойственного глаголам» [4, с. 11]). Ср., например: Помню, в тот раз я рассказала ему о своей встрече в день Победы с арбатской дворянкой (Л. Уварова. Арбатская дворянка); Помнится, ни мужа, ни детей у моей знакомой никогда не было (Священник Ярослав Шипов. Указание); Над Волгой тянулся слоистый туман. Казалось, текут две Волги – одна тяжёлая, полная рыбы и водорослей, а другая – мягкая, лёгкая, молочно-бесплотная (Ю. Поляков. Грибной царь) и А сперва, помню, передо мною минут семь наш главный бухгалтер бежал (Б. Васильев. Коррида в Большом Порядке); Истомин, помнится, будучи в городе Париже в творческой командировке, смотрел нашумевший фильм про несчастного инопланетянина <…> (С. Абрамов. Как хорошо быть генералом); Прежде было немыслимо представить столько никем не купленных вещей; свойственная им четырёхзначная и пятизначная цена, казалось, делала их опасными в обращении <…> (О. Славникова. Бессмертный).
Потенциальная предикативность помню, помнится, казалось в первых трёх фрагментах позволяет трансформировать соответствующие высказывания в сложноподчинённые предложения с соответствующими глаголами в функции контактных слов и с объектно-изъяснительными придаточными (Помню, что в тот раз я рассказала ему о своей встрече в день Победы с арбатской дворянкой и т. п.).
В редких случаях, когда помню употребляется в постпозиции, так же, как и в препозиции, в грамматическом значении этой словоформы актуализируется глагольный компонент, а вводное слово может быть развёрнуто в простое односоставное определённо-личное предложение (с дополнением, выраженным субстантиватом это, или без него: Это помню) либо в двусоставное предложение с подлежащим я (с дополнением, выраженным субстантиватом это, или без него: Это я помню): Лиля некоторое время вспоминала: – Водолей его зовут, помню. А где работает… (Т. Устинова. Где-то на краю света).
В мнимой постпозиции, то есть в конце прерванного предложения (на прерванность высказывания указывает многоточие), помнится ведёт себя так же, как и в интерпозиции: в грамматическом значении словоформы актуализируется модальный компонент: – Мы ведь знакомы, правда? – <…> У Минчина, помнится… А потом вы у меня из-под носа увели редкое издание Плавта (Д. Рубина. Белая голубка Кордовы).
Прерванное высказывание можно восстановить исходя из контекста, например: У Минчина, помнится, встречались / виделись / познакомились.
Помню, помнится, кажется / казалось и др. – это особые вводные слова, специфика которых обусловливается синкретизмом грамматических признаков глагола и модального слова. С одной стороны, их, как и любые другие вводные компоненты, теоретически можно исключить из высказывания, но нежелательно в силу значимости для говорящего, ибо они обогащают структурно-семантическую схему предложения «разнообразными субъективно-модальными смыслами» [14, с. 25].
С другой стороны, заменить помню, помнится, кажется / казалось типичными вводными персуазивами теоретически тоже можно, но опять же нежелательно, потому что такая замена не станет равноценной: во-первых, будет затушёвано значение воспоминания / воображения, носителями которого являются соответствующие глаголы; во-вторых, ослабнет эффект активного отношения говорящего / пишущего к высказыванию и, соответственно, активного воздействия на слушателя / читателя с целью побуждения его к представлению сообщаемого, что тоже определяется процессуальной семантикой глаголов.
Помню, помнится, кажется / казалось и т. п. как гибриды глаголов и модальных слов в позиции вводности интенсифицируют «диалогизованность» художественного прозаического текста, выступая знаками его «полифоничности» [14, с. 24–25].
Итак, глаголы со значением представления, употребляясь в функции модальных вводных слов, сохраняют свою лексическую семантику и выражают при этом субъективное отношение говорящего / пишущего к высказыванию с точки зрения достоверности / недостоверности сообщаемого.
Совмещение свойств глагола и модального слова позволяет глаголам-персуазивам выступать в художественной прозаической речи не только в качестве маркеров субъективной модальности, но и в роли актуализаторов семантики воспоминания / воображения.
Соотношение глагольного и модального компонентов в грамматическом значении гибридных словоформ помню, помнится; кажется / казалось, чудится / чудилось, грезится / грезилось, мнится / мнилось определяется их положением в предложении: препозиция и постпозиция усиливают глагольный компонент, интерпозиция – модальный.
Объединение в одной языковой единице лексической семантики представления, лексико-грамматической семантики процессуальности, модальной семантики утверждения / предположения и коммуникативно-прагматической семантики адресованности обусловливает особенную выразительность этой единицы в художественном произведении и её эффективное воздействие на читателя, который, раскрывая лексико-грамматическое и прагматическое содержание подобных текстовых знаков, должен вообразить и сообщаемое, и субъективное отношение к нему персонажа, а через его образ и самого автора.
Список литературы:
- Агашина Н.М. Ирреальная модальность в современном русском языке: Автореф. дисс. … канд. филол. н. Ставрополь, 2003. – 17 с.
- Бабайцева В.В. Структурно-семантическое направление в современной русистике // Бабайцева В.В. Избранное. 2005–2010: Сб. науч. и науч.-методич. ст. М. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. – С. 61–73.
- Бабайцева В.В. Явления переходности в грамматике русского языка: Моногр. М.: Дрофа, 2000. – 640 с.
- Волкова Л.Г. Фатическая функция и синтаксические средства её реализации: формальный, семантический, коммуникативно-прагматический аспекты: Автореф. дисс. … канд. филол. н. Томск, 1998. – 19 с.
- Голайденко Л.Н. Именительный представления и лексика когнитивной семантики: особенности взаимодействия в художественной прозаической речи // Вестник Челябинского гос. пед. ун-та. Челябинск: ЧГПУ, 2015. № 3. – С. 265–286.
- Голайденко Л.Н. Категория представления как структурно-семантическая (на материале художественной прозы) // Вестник Томского гос. пед. ун-та. Томск: ТГПУ, 2013. – № 3 (131). – С. 140–145.
- Голайденко Л.Н. Лексика со значением представления в современном русском языке (на материале художественной прозы): Моногр. Уфа: Изд-во БГПУ, 2013. – 142 с.
- Голайденко Л.Н. О переходном характере глаголов представления (на материале произведений русской классической прозы) // Семантика и прагматика языковых единиц: Межвуз. сб. науч. тр. Уфа: БГПИ, 1999. – С. 21–28.
- Голайденко Л.Н. О сложном взаимодействии в речи глаголов представления с глаголами восприятия и интеллектуальной деятельности // Языковая деятельность: переходность и синкретизм. Науч.-методич. семинар «Текстус»: Сб. ст. Вып. 7. М. – Ставрополь: СГУ, 2001. – С. 131–134.
- Калашян А.П. Коммуникативные аспекты категории модальности: Автореф. дисс. … канд. филол. н. Ереван, 1992. – 22 с.
- Кудрявцева М.И. Семантика модальных слов глагольного происхождения: Автореф. дисс. … канд. филол. н. Л., 1988. – 18 с.
- Лекант П.А. Очерки по грамматике русского языка. М.: Изд-во МГОУ, 2002. – 311 с.
- Ожегов С.И. Словарь русского языка: 70 000 слов / Под ред. Н.Ю. Шведовой. – 23-е изд., испр. – М.: Рус. яз., 1991. – 917 с.
- Орехова Е.Н. Субъективная модальность высказывания: форма, семантика, функции: Моногр. М.: Изд-во МГОУ, 2011. – 296 с.
- Разлогова Е.Э. Логико-когнитивные и стилистические аспекты семантики модальных слов: Автореф. дисс. … д-ра филол. наук. М., 2005. – 56 с.
- Чаплыгина И.Д. Вводные компоненты как средства адресованности // Русский литературный язык: номинация, предикация, экспрессия: Межвуз. сб. науч. тр. М.: МАНПО, 2002. – С. 227–231.[schema type=»book» name=»ГЛАГОЛЫ СО ЗНАЧЕНИЕМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ФУНКЦИИ МОДАЛЬНЫХ ВВОДНЫХ СЛОВ (НА МАТЕРИАЛЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗАИЧЕСКОЙ РЕЧИ)» description=»Категория представления квалифицируется как структурно-семантическая в современном русском языке. Её когнитивная связь с категорией модальности проявляется в том, что в функции модальных вводных слов могут употребляться глаголы с семантикой воспоминания / воображения. При этом данные глаголы приобретают персуазивное или контактоустанавливающее значение. Персуазивными являются глагольные словоформы помню, помнится; кажется, чудится, грезится, мнится. » author=»Голайденко Лариса Николаевна» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-03-10″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_27.06.2015_06(15)» ebook=»yes» ]