Али Шогенцуков намеренно создавал ясно видимые схемы конфликтного противостояния, подкрепляя их соответствующим образным, модальным и семантическим антуражем. Так, поэма «Мадина» может восприниматься как предельно прозрачная поэтическая иллюстрация причин, течения и последствий столкновения героев и однородных групп героев, анализируемых в плоскости социально-этических соотношений. Нет никакого сомнения, что автор обратился к проблемам социального неравенства сознательно и пытался представить читателю «политически грамотную» картину сословных и материальных диспропорций традиционного кабардинского общества в проекции на личные судьбы героев – цель, сугубо утилитарная и вполне отвечавшая времени создания поэмы, – конца 20-х годов прошлого века. Однако у него получилось нечто иное. Явно стремление автора развернуть пафосное содержание в ожидаемое государством русло; как зачин поэмы, так и её сюжетная концовка говорят об этом вполне однозначно. Вероятна возможность, что первоначальный замысел «Мадины» был достаточно прост – осуждение норм обычного права и шариата, которые именно в этот период стали камнем преткновения на пути распространения новой советской идеологии и жизненных стандартов:
«Сыту тхьэмыщкIэт Мадинэ:
ФIыуэ илъагъум IэщIокI,
Пасэрей хабзэм цIыхубзхэу
ЗыIэщIилъхьахэм нэхъ ящхьэщ» [2, 201, 206].
«Где ты, Мадина родная?
Где твой красавец-возлюбленный?
Старым обычаем, знаю,
Чистые души загублены [2, 201, 206] (перевод).
Однако при художественном воплощении этой доктринерской идеи Али Шогенцуков столкнулся с необходимостью дифференциации героев по целому ряду признаков. Скорее всего, первоначально он хотел изобразить нефункциональность традиционных жизненных стандартов в сравнении с устоями нового социалистического общества – вступление поэмы, актуализирующее её события в прошлом, равно как и концовка с недвусмысленным указанием на социальные перспективы ребёнка героини в настоящем времени доказывают это. Но в итоге граница между героями пролегла не в социальной плоскости, вернее, не на том горизонте социальности, который предполагался вначале. Образы поэмы сгруппированы в отдельные, согласованно действующие блоки, каждому из которых свойственна определенная культурная и этическая константа. Мадина, её мать Дадуса, Заур и противостоящие им Касим и Джери представляют персонажный ряд конфликта, остальные образы сюжетно второстепенны, включая обеспечивающего общий эмотивный и пафосный фон рассказчика-автора. Однако ни первая, ни вторая группы не характеризуются с социальной точки зрения. Положительные герои произведения традиционны, как и отрицательные, все они существуют в пространстве обычного права и устойчивых национальных норм витальности.
Сознательно или бессознательно Али Шогенцуков, описывая героев, придерживается аксиологических стандартов кабардинского фольклора – положительный Заур «чернобров», молод, интегрирован в контекст кабардинских обычаев, отрицательные герои также обладают набором вполне ожидаемых качеств, главное же – и те и другие черты и характеристики вполне вписываются в общее пространство кабардинского национального обычного права. Быть осуждены с точки зрения кабардинца 20-х годов они не могут – в системе обрисованных взаимоотношений нет ничего особенно отрицательного, как и ничего выраженно положительного; поэтому автор и прибегает к внесюжетным семантическим имплантациям фольклорного происхождения – внешнее уродство и физические недостатки, прямая авторская номинация негативных составляющих: мулла у Али Шогенцукова «вор и обманщик продажный, скряга, проныра, длинноносый хитрец», Джери – «грязно-седой», «бесстыжий», «похотливый» и так далее. Попытки односторонней социализации негативных и положительных героев приводят к «обрушению» сюжета. Заур, будучи одной из ипостасей устойчивого образа адыгского мужчины, не может сюжетно существовать в рамках замысла писателя. Он удален демургической волей автора – посажен в тюрьму. Сама Мадина умирает – достаточно неожиданно и беспричинно, опять-таки волей Али Шогенцукова. Вне социальной сетки, сформированной поэтом, остаётся большая часть персонажей, окончательно определен в этом плане лишь упомянутый мулла.
В итоге Али Шогенцуков действительно создал произведение, организующим ядром которого был социально-этический конфликт, однако все оппозиционные коллизии последнего оказались локализованы внутри единого культурно-цивилизационного пространства – пространства адыгского традиционного мироустройства, и социальность противостояния героев реализовывалась в границах единого общества в виде различных интерпретаций норм обычного права.
«Дидактический посыл, содержавшийся в эстетических доктринах советского государства» [1, 244-246] – воздействие, к которому Али Шогенцуков, по всей видимости, был достаточно чуток, – требовал произведений с более острой и классово определенной направленностью социального содержания. В принципе все последующие поэмы кабардинского писателя можно считать подходами к решению этой задачи. Профессиональный рост Али Шогенцукова как литератора в течение неполного десятилетия – с момента окончания в 1928 году «Мадины» и до появления окончательного варианта «Камбота и Ляцы» в 1936 году – несомненен, однако сам он, можно полагать, стремился к законченному художественному воплощению намеченной им конфликтной модели. Косвенным подтверждением сказанному может служить тот факт, что, хотя эволюция его художественного мышления еще к началу 30-х позволила отдалиться от безальтернативной дихотомии эпического типа настолько, что в его произведениях она встречается лишь в качестве реликтов, в «Камботе и Ляце» эта архаичная модель задействована сполна. Безальтернативный, безусловный конфликт в романе выступает в качестве организующего конструкта сюжета. Последний полностью строится вокруг непримиримых и немотивированных столкновений героев, и Али Шогенцуков сам устраняет Ляцу из категории причин этих войн. Действительно, озлобленность и агрессия Махашоко и Асланоко по отношению к Камботу и его возлюбленной вызваны не любовными чувствами, а сугубо статусными соображениями. Попытка крестьянина отстоять суверенность своей личности – вот причина их ненависти и поступков. Любовь в их систему ценностей не входит — для князей, изображаемых Али Шогенцуковым, важны иные вещи. Поэтому и взаимное неприятие героев двух различных социальных состояний имеет исключительно социальный же характер. Этот внешний конфликт произведения генетически восходит к эпической паре «свой-чужой», транслированной на идеологию большевизма и адаптированной к новым историческим условиям и новому уровню эстетического сознания.
Основное же содержание романа – конфликт социально-этического плана в едином этническом пространстве – то, что Али Шогенцуков попытался сделать в «Мадине» и других предыдущих поэмах. Жесткая привязка аксиологической системы произведения к сословной структуре кабардинского общества, тем не менее, не видится эволюционным художественным отступлением автора. Автор отказывается от обязательного соответствия качеств героев и их социальных статусов, по крайней мере – во внешних их чертах. Верховный князь и один из главных героев романа – Махашоко – в зачине произведения вполне аутентичен с точки зрения традиционных воззрений адыгов на природного пши: он горд, властен, смел и озабочен политическим положением Кабарды – пусть даже и в своем лице:
«Бахъсэн Iуфэм пщы и пщыжу
Махъэшокъуэр Iусыгъащ,…» [2, 61].
«Жил на берегу Баксана
Князь всесильный Махашоко.
Он мечтал, чтоб на Босфоре
Про него гремела слава…» [2, 61] (перевод).
Внешнее описание Махашоко выдержано в тонах традиционных хвалебных формул, проникших в поздний фольклор, но в том же виде использовавшихся в эпических текстах:
«Пщы и пщыжу щытыгъащ,
И сэшхуэжьыр ныбжьэгъу пэжщи
Дэнэ кIуэми ибгъу ищIащ» [2, 62].
«Был он князем над князьями,
Шашка на боку стальная –
Неразлучная подруга…» [2, 62] (перевод).
Необходимо сказать, что за исключением эмоционально-негативного «жаждал крови» и «злобой сдвинутые брови» все остальные строки, рисующие внешность героя практически без изменений перенесены из эпических и ранне-фольклорных текстов, что же касается жажды крови и злобы – они в полной мере присущи и героям «Нартов», и общественным мнением адыгов, скорей всего, не осуждались, когда речь шла о представителях аристократии. В принципе в этой же тональности даны первичные портреты других отрицательных персонажей. Но по ходу развития сюжета романа выясняется, что их воинские качества не абсолютны, они ситуативны, вот это уже – веское основание для их общественного, общего для слуг и феодалов, порицания:
«ЖаIэжынущ хьэщIэм, жаIэжынущ пщылIхэм:
УнэIутхэр пIщIантIэм щызэблож…» [2, 73].
«Скажут гости, скажут слуги:
Чуть рабы пришли в движенье,
Он попятился в испуге.
Будет он тогда унижен,…» [2, 73] (перевод).
Автор вполне осознанно нагнетает признаки этической недееспособности изображаемых дворян, в конце концов, представляя абсолютно неправдоподобную картину полной этической и моральной инверсии, – крестьяне ведут себя так, как этого требовал кодекс феодалов «уорк-хабзе», князья же и их ближайшие сподвижники оказываются в позиции отрицания норм воинского поведения. Поэт четко разводит и тех и других по нишам положительных и отрицательных оценок, но делает это опять-таки в координатах кабардинской традиционной этики, фактически подменяя ею постулаты большевистских классовых ценностей. Нет сомнения, что поэт чётко понимал, что он имеет дело с различными культурными мирами, как и то, что пространство государственной идеологии и эстетики не может вместить в себя систему национальной культуры. Усиливая политико-идеологическую компоненту произведения, автор был вынужден пренебречь системными фактами кабардинской общественной истории. Взаимоотношения, взаимосвязи, права и обязанности сословий традиционного кабардинского социума представляли собой сложную и во многом уникальную структуру. Соответственно, права и обязанности социальных слоев в этой структуре не исчерпывались режимом прямого подчинения – властвования. Следовательно, таковыми были лишь взаимоотношения низшей социальной прослойки – унаутов, не имевшей никаких гражданских прав, с феодалами.
Список литературы:
- Писатели Кабардино-Балкарии. Биобиблиографический словарь. Нальчик: Эль-Фа, 2003. – С. 417.
- Шогенцуков А.А. Избранное. – Нальчик.: Кабардинское книжное издательство, 1956. – 443 с.[schema type=»book» name=»СОЦИАЛЬНО-ЭТИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ В ТВОРЧЕСТВЕ А.А. ШОГЕНЦУКОВА» author=»Ципинов Идар Арсенович» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-04-18″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_ 30.04.2015_04(13)» ebook=»yes» ]