Тема скифов стала необычайно популярной в русской культуре XIX — начала XX вв. Интерес к ней вырос после сенсационных открытий археологических памятников в Северном Причерноморье. Скифами интересовались видные историки и филологи (А.С. Лаппо-Данилевский, М.И. Ростовцев и др.). Ими были увлечены художники («Битва славян со скифами» В. Васнецова, книжная графика К. Петрова-Водкина и П. Хентовой) и музыканты («Скифская сюита» С. Прокофьева). Большим успехом пользовался перевод на русский язык книги немецкого ученого О. Шрадера «Индоевропейцы» (1913), в которой родословная славян возводилась к скифам. Не раз к этой теме обращались и поэты Серебряного века [см. 2,3,4,7,8,9 и др.].
Интересно и своеобразно представлена скифская тема в творчестве Вячеслава Иванова: в его стихах актуализировалась генетическая связь «дионисийского» жизнеощущения и скифства. В наследии поэта можно условно выделить целый ряд произведений, связанных с разными гранями «скифского» мифа.
Так, мотивом стихии, вырывающейся на поверхность культуры, объединены стихотворения Вяч. Иванова «Скиф пляшет» (из цикла «Парижские эпиграммы» (1891)) и «Полет» (1899).
В стихотворении «Скиф пляшет» (1891) полностью раскрывается то увлечение дионисийством, которое было так характерно для раннего творчества Вяч. Иванова [подробнее о дионисийстве Вяч. Иванова см. 1, С.443 – 461]. Стихотворение представляет собой поэтическое описание национальных черт русского характера – говоря о скифах, автор подразумевает себя и своих сограждан-современников. В стихотворении звучит мотив противостояния «вольного» Востока и «ограниченного» условностями и барьерами разного рода, окосневшего Запада: «Нам, нестройным – своеволье! / Нам – кочевье! Нам – простор! / Нам – безмежье! Нам – раздолье! / Грани – вам, и граней спор»[5, т.1, с.627].
И, как частный момент в этой дихотомии «своего» и «чужого» возникает противопоставление Закона и Хаоса, где дионисийский Хаос оказывается частью «своего» пространства: «Стены Вольности и Прав / Диким скифам не по нраву. / Guillotin учил вас праву… / Хаос – волен! Хаос – прав!»[5, т.1, с.627]
«Скифская» стихия не признает ограничений, но за ней чувствуется созидательный потенциал, в котором поэт отказывает мнимой европейской гармонии: «В нас заложена алчба / Вам неведомой свободы. / Ваши веки – только годы, / Где заносят непогоды / Безыменные гроба» [5, т.1, с.627].
В итоге стихотворение оказывается проникнуто антизападническим пафосом и становится наиболее полным выражением «скифской» идеи в творчестве Вяч. Иванова.
Вновь мотив не признающей ограничения стихии возникает в сонете Вяч. Иванова «Полет» (1899). И снова он оказывается связан с темой творчества, созидания, из-за чего поэт переосмысливает традиционный образ вдохновения – Музу. Она предстает всадницей, несущей в мир очистительную огненную бурю: «Ты, Муза вещая! Мчит по громам созвучий / Крылатый конь тебя! По грядам облаков, / Чрез ночь немых судеб и звездный сон веков, / Твой факел кажет путь и сеет след горючий» [5, т.1, с.609]. Музу сопровождает «музыка, обвита бурной тучей», «гул бездн» и «звон подков». Сам «надвременный брег», куда «певец» переносится вместе с музой, описывается как средоточие полного живительных сил хаоса: «Где я?.. Вкруг туч пожар – мрак бездн, – и крыльев снег, / И мышцы гордые напрягшихся титанов» [5, т.1, с.609]. Следует отметить, что в сонете также присутствует номадический мотив: движение здесь предстает как состояние духа, а не тела. Поэт и Муза в своей скачке устремляются от «ничтожества, сует, страстей, самообманов» к неизвестному.
Мотив скитальчества снова появляется, но уже как один из ведущих, в таких стихотворениях Вяч. Иванова, как «Кочевники красоты» (1904) и «Пришлец» (1904). Характерно, что в первом из них этот мотив снова оказывается связан с темой творчества: в стихотворении «Кочевники красоты» Вяч. Иванов создает образ художников-кочевников, пасущих «табуны грез». Поэт обращается к ним с призывом разрушать «ветхий» мир: «И с вашего раздолья / Низриньтесь вихрем орд / На нивы подневолья, / Где раб упрягом горд» [5, т.1, с.778].
Он предрекает появление мира «нового»: «Топчи их рай, Аттила, — / И новью пустоты / Взойдут твои светила, / Твоих степей цветы» [5, т.1, с.778]. Примечательно, что образом нового мира становится степь. Это находит свое объяснение в рамках «скифского» мифа, в котором степь воспринимается как пространство свободы.
Другой вариант развития номадического мотива наблюдается в стихотворении «Пришлец» (1904). В нем скитальчество также осмысливается как особое, «инаковое» состояние духа, но теперь скитальцем, пришельцем оказывается не художник или Муза, а бог: « “Предреченный утешитель, / Где ж он, где, Сивилла?” – “Оглянись: / За тобой вершитель, разрешитель”. / – “Кто ты, чуждый?” – “Дионис”» [5, т.1, с.753].
Теперь мотив кочевья оказывается тесно связан с мотивом «исправления» исторического христианства: в христианской традиции пророчество Тибуртинской сивиллы о рождении Утешителя трактуется как пророчество о Рождестве Христа (существует даже православная икона «Сивилла Тибуртина пророчествует императору Августу о рождении Христа»)[10], здесь же поэт его рассматривает как пророчество о рождении Диониса. Однако замены фигуры Христа не происходит, поэт явно пытается синтезировать язычество и христианство в одно целое: свирель его Диониса поет вместе с «благовестом молитвы». Следует отметить и ту характеристику, которую дает себе ивановский Дионис – «В чреве Я взыгравший Бог». Здесь чувствуется отсылка к евангельскому эпизоду встречи матери Иоанна Предтечи святой Елизаветы и Богородицы: «Встав же Мария во дни сии, с поспешностью пошла в нагорную страну, в город Иудин, и вошла в дом Захарии, и приветствовала Елисавету. Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве ее; и Елисавета исполнилась Святаго Духа, и воскликнула громким голосом, и сказала: благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего!» (Лк., 1:39-42) Обычно это событие понимается, как первое предсказание Иоанна Предтечи о Мессии. Следовательно, можно предположить, что в стихотворении Вяч. Иванова возникает образ Диониса как своего рода языческого предтечи Иисуса Христа, предтечи, реабилитирующего человеческую страстность, стихийное начало.
Размышлениям над тайной стихии и ее оправданию посвящено и стихотворение Вяч. Иванова «Хмель» (1904), которое следует рассматривать в другом мотивном контексте. В нем появляется мотив опьянения, который оказывается связан с темой сотворения мира, что задается уже словами эпиграфа «Хмель, это – тайная душа нашей жизни. Мир – хмель божества» («Пламенники»). Поэт видит основу бытия как стихию, но стихию антиномичную: ее выражением становятся не только «разгул пиров предмирных, / Первых волн слепой разбег», но и «тихое похмелье» современности: «Но и древле распрей мир, и ныне / Мир разлук, – семи разлук свирель, / Пьяный сон луча в его пустыне, – / Вечного прозрачный хмель» [5, т.1, с.753].
В этом стихотворении звучит та же мысль о многоликости стихии, что и в статье Вяч. Иванова «Ницше и Дионис» (1904): «Равно дионисийны пляски дубравных сатиров и недвижное безмолвие потерявшейся во внутреннем созерцании и ощущении бога мэнады» [5, т.1, с.719]. По мысли автора, именно это и придает смысл стихийному началу: «оргийное самозабвение», «ужас и восторг потери себя в хаосе» должны быть прологом «нового обретения себя в Боге». Таким образом, в своем стихотворении поэт вновь утверждает творческий потенциал «Дионисовых энергий».
Однако не все так однозначно. Вяч. Иванов видит и разрушительный потенциал дионисийского буйства. Мотив разрушительной стихии возникает в его стихах, так или иначе затрагивающих тему будущего России. Их объединяют апокалипсические мотивы «скифского» мотивного комплекса.
Впервые эти мотивы возникают в стихотворении Вяч. Иванова «Астролог» (1905). Прежде всего в тексте звучит мотив эсхатологических предчувствий. Лирический герой стихотворения, астролог, утверждает: «Чредой уставленной созвездья / На землю сводят меч и мир: / Их вечное ярмо склонит живущий мир / Под знак Безумья и Возмездья. / Дохнет Неистовство из бездны темных сил» [5, т.2, с.252].
Здесь слышится отсылка к Откровению Иоанна Богослова: «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время» (Откр., 20:2,3). Следовательно, в стихотворении появляется тема растворения адских врат и освобождения антихриста. В пространстве текста эта тема связана с мотивом стихии, взрывающей на своем пути все ограничения: «И вы воспляшете, все обезумев разом / На свежих рытвинах могил. / И страсть вас ослепит, и гнева от любви / Не различите вы в их яром искаженье; / Вы будете плясать – и, пав в изнеможенье, / Все захлебнуться вдруг возжаждете в крови» [5, т.2, с.252]. Также ее поддерживает мотив опьянения: «Блажен безумьем жрец! И, чья душа пьяна, — / Пусть будет палачом!..»[5, т.2, с.252]. Перед читателем предстает картина воистину дикарского буйства, как будто иллюстрирующая тезис самого Вяч. Иванова, позже высказанный им в статье «О Дионисе и культуре» (1908): «Дионис в России опасен: ему легко явиться у нас гибельною силою, неистовством только разрушительным» [5, т.3, с.126].
Еще более отчетливо апокалипсические мотивы звучат в стихотворении Вяч. Иванова «Язвы гвоздиные» (1906). В первых же его строках оказывается заявлен мотив эсхатологических предчувствий: «Сатана свои крылья раскрыл, Сатана / Над тобой, о родная страна!» [5, т.2, с.256] Позже возникает мотив русского мессианства, духовного избранничества. В стихотворении звучит мысль, что Россия была «Христовой звана» и именно этого высокого звания, на радость дьяволу, лишается теперь, утратив способность различать добро и зло: «И Христос твой – соро/м: вот идут на погром – / И несут Его стяг с топором» [5, т.2, с.256]. Характерно, что для описания отступления России от Бога поэт использует библейский образ: Россия предстает неверной невестой Господа: «И ликует, лобзая тебя, Сатана, – / Вот, лежишь ты, красна и черна; / Что гвоздиные свежие раны – красна, / Что гвоздиные язвы – черна» [5, т.2, с.256]. Этот отрывок вполне сопоставим со стихами пророка Иезекииля: «За твой разврат и за твои мерзости терпишь ты, – говорит Господь. Ибо так говорит Господь Бог. Я поступлю с тобой, как поступила ты, презрев клятву нарушением союза» (Иезек. 16:58,59). Таким образом, поэт дает здесь свою вариацию мотива русского мессианства – у него появляется Россия как недостойная Божья избранница, подобная Иерусалиму древности.
Вновь этот вариант мессианского мотива появляется в стихотворении «Недугующим» (1914). Превознося «Совесть русскую», способную противостать самой Судьбе, поэт отмечает, что она потеряла свои нравственные ориентиры: «Ты блуждаешь во Христе / И соблазняешься любовью». Но в стихах звучит надежда на то, что Россия еще способна восстановить свой союз с Богом, поэт прямо призывает ее к этому: «О Совесть русская! Пора / Тебе, переболевшей ложью / Уединенного добра, / Беглянке овчего двора, / Войти с народом в Правду Божью!» [5, т.4, с.25]
Полным надежд оказывается и стихотворение Вяч. Иванова «Бу/ди, бу/ди» (1916), навеянное событиями Первой мировой войны. В нем настойчиво звучит мотив перемещения мессианского центра на Восток: «В годы крестного труда / Помни, Русь, обет пророка: “Воссияет от востока / Царства Божия звезда”» [5, т.4, с.51]. Общий тон стихотворения отличается приподнятостью.
Пытаясь осмыслить революционные события 1917 года, поэт создает свой цикл «Песни смутного времени», в котором приходит к выводу, что теперь он и его современники являются свидетелями той эры очищения мира, которую предчувствовали ранее: «Может быть, это смутное время / Очищает распутное племя; / Может быть, эти лютые дни – / Человечней пред Богом они, / Чем былое с его благочинной/ И нечестья, и злобы личиной» («Может быть, это смутное время…») [5, т.4, с.73].
Поэт надеется, что за гибелью знакомого мира грядет его возрождение в новом, лучшем виде, и вопрошает: «Не весна ли в подполье пахнула? / Не Судьи ль разомкнула труба / Замурованных душ погреба?» [5, т.4, с.73].
Мотив спасения через гибель звучит и в другом стихотворении того же года «Да, сей пожар мы поджигали…». Оглядываясь в прошлое, поэт приходит к выводу о коллективной ответственности всех, кто «призывал Диониса», за то, что происходит с Родиной: «Да, сей пожар мы поджигали, // И совесть правду говорит, // Хотя предчувствия не лгали, // Что сердце наше в нем сгорит» [6, с.236].
Он готов со смирением принять последствия этого шага («Гори ж, истлей на самозданном, / О сердце-Феникс, очаге» [6, с.236]) и полон надежды на то, что разгоревшийся пламень окажется очистительным, а предпринимаемые действия – спасительными: «Кто развязал Эолов мех,/ Бурь не кори, не фарисействуй» [6, с.236].
Отдельно следует говорить о поздних стихотворениях Вяч. Иванова, часть из которых также связана со «скифским» текстом русской литературы. Эмигрировавший в Италию поэт заново осмысляет тему скитальчества. Она звучит в стихах «Повсюду гость и чужанин…» (1928), «Сверстнику» (1928), но с точки зрения темы нашего исследования наибольший интерес представляет стихотворение «Идти, куда глядят глаза…» (1944). В структуре этого стихотворения огромное место занимает мотив кочевья как особого состояния духа. Однако поэт его реинтерпретирует: в первой части стихотворения предстает описание вечного движения, характерное для «скифского» текста Серебряного века («Простор – предощущенье Бога»), но во второй перед читателями предстает лирический герой стихотворения – «заточник вольный», который дорожит «теснотой укромной» и полностью отвергает такое отношение к скитальчеству: «Исхожены тропы сухие, / И сказку опровергла быль. / Дорога – бег ползучий змия, / С высот низринутого в пыль» [6, с.188].
Таким образом, мы можем рассматривать это стихотворение как своего рода свидетельство отказа Вяч. Иванова от поэтизации страстного состояния, переосмысления роли «скифских» энергий в собственной судьбе. В целом же в творчестве Вяч. Иванова явление «скифства» предстает в концептуально отточенном, художественно завершенном виде.
Список литературы:
- Буева, Л.П. Дионисийство как культурно-антропологическая проблема (вариации на темы Вяч. Иванова) // Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. – М.: Русские словари, 1999. – 488с.
- Бражников, И.Л. Русская литература XIX – XX веков: историософский текст: Монография. – М.: МПГУ, 2011. – 240 с.
- Бобринская, Е. «Скифство» в русской культуре начала ХХ века и скифская тема у русских футуристов // Искусствознание – 1998. — №1 — 445 — 467 с.
- Воронова, О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура: Научное издание. — Рязань: Узорочье, 2002. — 520 с.
- Иванов, В.И. Собрание сочинений: в 4 т. — Брюссель: «Foyer Oriental Chrétien», 1971 — 1987. – Т. 1. 872 с., Т.2. 851 с., Т.3. 896 с., т.4, 800 с.
- Иванов, Вячеслав. Стихотворения, поэмы, трагедии: в 2-х книгах. — СПб. Академический проект, 1995г. – Книга 2-ая. – 432 с.
- Серёгина, С.А. «Скифы»: рецепция символистского жизнетворчества (Иванов-Разумник, Андрей Белый, Есенин, Клюев) // Поэтика и проблематика творчества С.А. Есенина в контексте Есенинской энциклопедии. – М.: «Лазурь», 2009. – 496 с. С.281 – 299.
- Созина Е.М. «Скифский текст» в творчестве поэтов Серебряного века // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». — №5. – 2010. – М.: Изд-во МГОУ. – 124 с. С.104-109.
- Солнцева Н. М. «Скифы и скифство в русской литературе» [Электронный ресурс] //Интернет-энциклопедия «Στεφανοσ: Русская литература и культурная жизнь. XX век», Филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова [сайт] [2008] – Режим доступа: https://www.philol.msu.ru/~modern/main.php?page=948 (дата обращений: 11.01.2014)
- Спафарий Николай. Книга о сивиллах, сколько их было и каковы их имена и о предсказаниях их [Электронный ресурс]/Николай Спафарий // Ленинка.ru. Прошлое… Настоящее…Будущее… [сайт] Режим доступа: https://leninka.ru/index.php?doc=2955 (дата обращения: 29.09.2013). – Загл. с экрана.[schema type=»book» name=»СКИФСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА» author=»Созина Елена Михайловна» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-06-19″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_ 30.12.2014_12(09)» ebook=»yes» ]