В рассказе «В ту же землю…» две основные сюжетные линии. Развитие первой определяют поступки Пашуты, связавшей свою жизнь с оврагом – вечной пристанью усопшей матери Аксиньи Егоровны; движение второй – «Герои и развороченное временем бытие» – идет в городских квартирах и на холодной, сырой улице, на фоне одноликих домов – на студеном «сквозняке истории», разрушившем привычный жизненный уклад, надломившим социальные связи и тягу героев к лучшей доле. Обе сюжетные линии развиваются по нисходящей прямой, обнажая уродливые противоречия «нового» времени и бездомье «маленького человека».
Овражная тема – ведущая в повествовании, основанном на документальных событиях. (Писатель обращается к эпизодам строительства в прошлом веке на Ангаре мощной гидроэлектростанции, возведения крупного алюминиевого завода, лесокомплекса, спортивного трамплина, других сооружений). Тема возникает с начального авторского описания: «Крайней улицей микрорайон выходил на овраг, обширный и пустой, лежащий огромной неровной впадиной <∙∙∙> Город с двух сторон полукругом подступил к нему и остановился» [1, с. 3] и завершается в кульминационный момент повествования: «А вокруг такой простор под солнцеходом, что лежи не тужи, такой перебор ветра в тяжелых тугих ветках, что днем и ночью будет звучать музыка» [1, с. 20].
Овраг как литературный образ и символ, словно вросший в городские многоэтажки, наделен иррациональным свойством: он обладает способностью укрывать в себе героев, поверженных роковым временем. Первой «жертвой» оврага стала Аксинья Егоровна – распутинская 84-летняя старуха «избитая» вечной работой и робостью. «Так ее намаяла, так изъездила жизнь, – писал автор о своей героине, – что она в последний месяц и не знала, живет она или не живет. Оскудевшая телом, высохшая, с бескровным желтым лицом, с руками в обвисшей коже, похожими на перепончатые лапки, она лежала в кровати как в усыпальнице и по большей части спала» [1, с. 5]. Ее похоронили в овраге ночью, скрыто от людей, с воровской оглядкой.
Вслед за старухой в овраге зарыли Серегу. О его кончине так поведал прозаик устами Стаса Николаевича: «Убили Серегу, после Нового года <∙∙∙> Он в органах работал, – с нарочитым подкашливанием, чтобы не выдавал голос слабость, говорил Стас. – Внедрили его к бандитам в охрану. И сами же выдали на растерзание. Вот так, Пашута. Такая теперь жизнь и смерть!» [1, с. 21]. Судьба и причина смерти третьего персонажа неизвестны, но вечный покой он нашел в той же овражной земле – на двух саженях стихийного погоста: «Я вчера пошла, – сообщила Пашута, – и что нашла?.. Рядом с матерью еще две могилы. Целое кладбище. Целую нахаловку, выходит, мы тогда расчали…» [1, с. 21].
Какова же позиция автора в сложившейся экзистенциальной ситуации? Как он относится к героям, к Пашуте, в частности, пренебрегшей религиозно-нравственными нормами и совершившей грех перед лицом Всевышнего? Меня «Бог простит» [1, с. 8], – заявляет отчаявшаяся женщина, сложившаяся как личность в годы «воинствующего материализма». Она решительно оправдывает свой необычный поступок – ночное погребение ближнего: «Нет, надо хоть сердце свое заменить, чтобы оно не пугалось, но справиться самой. И сразу сказать себе, что другого выхода у нее нет» [1, с. 9]. Автор, анализируя поведение Пашуты, ее внутреннюю выносливость, и пытаясь занять позицию объективного повествователя, резюмирует: «Богу, похоже, придется (Подчеркнуто нами. – В.П., Р.С.) прощать ей многое» [1, с. 8].
В рассказе приведен ряд аргументов, оправдывающих ночной «похоронный ритуал», противоречащий канонам христианства и православия. Первый, очень веский: деревня, в которой была прописана умершая, продолжая стоять под небом, «<∙∙∙> под государством больше не стояла?! Не было здесь ни колхоза, ни совхоза, ни сельсовета, ни магазина, ни медпункта, ни школы – все унесло неведомо куда при новых порядках. Отпустили деревню на полную, райскую волю, на безвластье, сняли подчистую вековые держи, выпрягли из всех хомутов – гуляй на все четыре стороны! Хочешь – объявляй свое собственное государство, хочешь – отдавайся под руку Китая» [1, с. 6]. По этой причине придавленную горем «рыхлую мужиковатую» женщину терзали приступы отчаяния от безвыходности обстоятельств и бессилия героини. Одна из таких психологических картин изображена в начале рассказа: Пашута «<∙∙∙> открыла незапертую дверь в квартиру, после свежего холодного воздуха потянула носом, принюхиваясь, и, пройдя мимо закрытой слева двери, вошла во вторую комнату, сбросила отсыревшую темную куртку на узкую продавленную кушетку, стоящую за дверью справа, упала на нее сама и только теперь, словно в назначенную минуту, тяжким прерывистым стоном заскулила по-собачьи, закрывая рукой рот, чтобы не услышали» [1, с. 4].
Второй аргумент – материальный. У Пашуты не было денег, чтобы организовать похороны: «Там миллион заплати, – заметил писатель, – и там миллион с полмиллионом, а там только полмиллиона и еще семь раз по полмиллиону. Меньше нигде не берут. Но откуда у Пашуты такие деньги? У нее нет их ни в десятой, ни в сотой доли. Где она их возьмет?» [1, с. 6]. В минуты упадка душевных и физических сил женщина вспоминала уютное прошлое: с достатком и любимой работой, с почетом и светлой верой в будущее. «Когда перекрывали Ангару, – вспоминала она, – и в проран летели бетонные кубы с надписями, должными увековечить это событие, на одном из кубов голубой краской, под цвет ангарской воды, было выведено ее имя» [1, с. 8]. Но все это – в далеком прошлом; при нынешних порядках она «<∙∙∙> безвольно тащилась по дням своей расползшейся фигурой, делая только самые необходимые движения» [1, с. 5].
Очередной аргумент повествователя, смягчающий поступок Пашуты – ее полное одиночество. Она и не заметила, как осталась одна, и не поняла, «<∙∙∙> почему это бывает, что человек остается один» [1, с. 8]. «Без малого сорок лет в этом городе, а посмотреть вокруг – никого поблизости. Ни к ней никто, чтобы хоть изредка душу отвести, ни она к кому» [1, с. 8]. Одной Пашуте было не под силу похоронить мать на деревенском кладбище, рядом с бывшими односельчанами и родным домом.
По прошествии времени в конце рассказа изображен робкий шаг Пашуты к переосмыслению прошлого и, возможно, начало пути ее духовного перерождения: «… На обратном пути, – сообщил рассказчик, – Пашута заехала в храм. Впервые вошла она под образа, с огромным трудом подняла руку для креста <∙∙∙> Неумело Пашута попросила и для себя свечей, неумело возжгла их и поставила – две на помин души рабов Божьих Аксиньи и Сергея и одну во спасение души Стаса» [1, с. 21].
Пашута – насильственно обезбоженый советской властью человек, ей пока чужды духовные устремления распутинских старух – Дарьи («Прощание с Матерой»), Анны («Последний срок») и др. Героине не дано понять праведницу Дарью, вопрошающую Всевышнего простить всех заблудших, не судить безверных: «Прости нам, Господи, – говорила она, – что слабы мы, непамятливы и разорены душой <∙∙∙> С камня не спросится, что камень он, с человека же спросится. Или ты устал спрашивать?» [2, с. 288]. Предстоящий путь Пашуты по обретению себя долгий и трудный. Автор указал по этому случаю: «Сейчас ее (Пашуту. – В.П., Р.С.) можно принять за сильно пьющую, опустившуюся, потерявшую себя <∙∙∙> А что потеряла себя – да, потеряла. В одиночестве это происходит быстро. Человек не может быть нужен только самому себе <∙∙∙>» [1, с. 7]. Глядя на Пашуту и ее «грех», Наталья из рассказа В. Распутина «Женский разговор» несомненно повторила бы свою ироническую реплику: «Тебе спасаться до-олгонько надо <∙∙∙> Не андел» [3, с. 40].
Герои рассказа «В ту же землю…» слабые и исковерканные жизнью люди. Им не понять и не одолеть хитросплетений новой реальности, не догнать корабль истории, ушедший в неведомую вдаль, не уйти от овражной доли. Она, словно, домоклов меч, ежечасно над ними. Трагичность бытия «маленьких людей» прозаик усиливает в модернистских традициях картинами безысходности, запустения и разрухи. А они повсюду, куда не глянь. В городе, который возводили как образец коммунистического будущего, а выстроили «<∙∙∙> медленно действующую газовую камеру над открытым небом» [1, с. 8]. «На дешевой электроэнергии, – отметил автор, – выплавляли на самом крупном в мире заводе алюминий, на самом крупном в мире лесокомплексе варили целлюлозу. От фтора на десятки и сотни верст вокруг чахли леса, от метилмеркаптана забивали в квартирах форточки, законопачивали щели и все равно заходились в удушливом кашле. Через двадцать лет после того, как гидростанция дала ток, город превратился в один из самых опасных для здоровья» [1, с. 8].
Не лучшим образом складывается жизнь в деревне («С землей, с волей, беспривязная, брошенная – залегла она под ленский берег и ждет, все меньше и меньше трезвясь с непривычки к свободе, кому бы отдаться, чтобы хлеб привозили?.. – [1, с. 6]). Безалаберность и бесхозяйственность царят на спорткомплексах. («<∙∙∙> Когда еще делались попытки приукрасить жизнь, – писал прозаик, – у обрывистого края оврага, где микрорайон, соорудили спортивный трамплин для прыжков с лыжами <∙∙∙> На трамплин со всего города собирались мальчишки, здесь всегда было шумно, весело и колготно. Потом, когда жизнь открылась сплошной раной, трамплин забросили, и металлическая ферма его теперь торчала голо и мертво, как скелет» – [1, с. 3]); в подъездах многоквартирных домов («Тяжелая фигура женщины с непокрытой головой выступила из тумана, обтекающего дом, еще раз бросила взгляд на окна, с усилием поднялась по каменным ступенькам к развернутому входу и полезла по лестнице. Дверь в подъезд была сорвана, свет внутри не горел, подниматься приходилось ощупью» – [1, с. 4]); на кухнях («Они сидели за чаем в кухонке, в голом, без ставня, окне которой, засиженном мухами, летели космы тумана, путаясь в черных и острых ветках яблони <∙∙∙> Все промозгло за сырую осеннюю ночь и стояло уныло» – [1, с. 11]); и на природе («<∙∙∙> Сразу за оврагом тянулся в гору сосняк, вблизи города побитый, с частыми следами кострищ и палов <∙∙∙>» – [1, с. 3]).
Казалось, для героев остановилось само время. Возможно, где-то в невидимом далеком, жизнь шла иначе; здесь же она давно была «проклята и убита». Вместе с ней умерли способности людей заботиться о ближнем и мечтать. В лучшее завтра верили даже чеховские герои – пионеры овражной литературной темы (повесть «В овраге»). «Твое горе с полгоря, – успокаивал Липу мужик, вселяя надежду. – Жизнь долгая, – будет еще и хорошего и дурного, всего будет. Велика матушка Россия! <∙∙∙> Я во всей России был и все в ней видел, и ты моему слову верь, милая. Будет и хорошее, будет и дурное» [4, с. 443]. У героев В. Распутина мечту украли, потому носители добродетели – Пашута, Стас и Серега – не живут, а существуют одним днем.
Торжествующее зло олицетворяют другие первонажи рассказа, организованные по принципу антитезы и логической формулы «А не есть не – А», усиливающие выразительность конфликта и жизненные противоречия. Другие – это эпизодические лица, без авторских характеристик, без описаний портрета и внешности, это условно-обобщенный образ, именуемый автором «Они». В традициях устного народного творчества с помощью риторической фигуры градации персонажи группируются в порядке нарастающей эмоционально-смысловой значимости. В начале рассказа они представлены как богоподобные люди, для которых не писан закон и которым позволено в этой жизни делать все, что желают. «Они, – констатирует автор, – и раньше были недосягаемы, хотя и признавалось открыто, что творят беззаконие, теперь же и вовсе превратились в небожителей, обращаться к которым можно только с мольбой, превратились в признанных богов, дарующих кусок хлеба» [1, с. 10-11]. Сегодня они присвоили себе право распоряжаться не только судьбами живых людей, но и ушедшими в фантомный мир. «Без них, – уверенно заявил Стас Николаевич, – <∙∙∙> туда не попасть <∙∙∙> Сердце продавай, печень, селезенку, душу… теперь все покупают, но иди к ним. – Мою печень-селезенку, – ответила Пашута, – никто не купит. Я бы продала… – И с отвращением отказалась: – Вру, не продам. И продавать не буду, и к ним не пойду» [1, с. 12].
Постепенно «Они» под пером художника обретают человеческие качества, наполняются содержательным смыслом: «А уж эти, которые пришли, – с ненавистью говорит о них Стас, – Эти профессора! Академики! Гуманисты! Гарварды! <∙∙∙>» [1, с. 21]. В дальнейшем по ходу развития действия «Они» обретают плоть и портретные характеристики. Например, преуспевающий Казбек, «<∙∙∙> гибкий, поигрывающий телом молодой человек из кавказцев с пронзительными глазами на узком птичьем лице» [1, 4]. В списке «новочеловеков» значатся Черные. «Я алюминиевый завод вот этими руками строил, – делится горем Стас. – От начала до конца. А двое пройдох, двое то ли братьев, то ли сватьев под одной фамилией… И фамилия какая – Черные!.. Эти Черные взяли и хапом его закупили. Это действует, Пашута! Действует! Будто меня проглотили!» [1, с. 21]. «Они», считает повествователь, «взяли» людей подлостью, бесстыдством и каинством. Под напором невиданного зла повержена Пашута: на себя она «<∙∙∙> давно махнула рукой, довлачиться бы только каким угодно ползком до конца…» [1, с. 14]; сломлен Стас, заказавший место для своей будущей могилы в овраге. «Положительные» герои не способны что-либо изменить в этом мире, тем более бороться с «внутренними врагами», расплодившимися на русской земле. Не потому ли Стас Николаевич изображен в финале произведения помятым человеком с испитым лицом и отрешенной улыбкой. «Странная и страшная это была улыбка, – констатировал прозаик, – изломанно-скорбная, похожая на шрам, застывшая на лице человека с отпечатавшегося где-то глубоко в небе образа обманутого мира» [1, с. 21].
В рассказе нет сюжетной развязки – финала действия, но пафос произведения выражен ясно: добродетель в жизни не восторжествовала, зло не наказано. На сакральный вопрос повествователя «Господи, что это за мир такой, если решил он обойтись без добрых людей, если все, что рождает и питает добро, пошло на свалку?!» [1, с. 14] автор дал свой вариант ответа.
Список литературы:
- Распутин В.Г. В ту же землю… // Наш современник. – 1995. – № 8. – С. 3-21.
- Распутин В.Г. Прощание с Матерой. Собр. соч.: В 3-х т. – Т. 2. – М., 1994. – С. 169-354.
- Распутин В.Г. Женский разговор // Литературная учеба. – 2002. – Кн. первая. – С. 34-44.
- Чехов А.П. В овраге. Собр. соч.: В 12-ти т. – Т. 8. – М., 1962. – С. 411-449.[schema type=»book» name=»ОВРАГ КАК ХУЖОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ. (ПО РАССКАЗУ В. РАСПУТИНА «В ТУ ЖЕ ЗЕМЛЮ…»)» description=»В статье рассматривается художественный образ оврага, доказывается, что овраг как литературный образ и символ обладает способностью укрывать в себе героев, поверженных роковым временем. Сюжетные линии рассказа раскрывают противоречия «нового» времени и бездомье «маленького человека». Овражная тема, ведущая в повествовании, основана на документальных событиях. Писатель обращается к эпизодам строительства в прошлом веке на Ангаре мощной гидроэлектростанции, возведения крупного алюминиевого завода, лесокомплекса, спортивного трамплина, других сооружений.» author=»Петишева Виктория Анатольевна, Сафиуллин Роберт Эдуардович» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-03-20″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_30.05.2015_05(14)» ebook=»yes» ]