О поколении «пятидесятников», о создании и годах расцвета ИНИОНа Наталия Демина побеседовала с докт. экон. наук Юрием Антоновичем Борко, недавно отметившим свое 90-летие.
«Пятидесятники»
— Вы из того поколения, которое уже не попало на войну. Многие ваши товарищи, родившиеся в предыдущие годы, погибли…
— Я родился в 1929 году. 1926 год призвали, и они ушли на фронт, из 1927 года тоже многие попали на фронт, 1928-й призвали, но в боях они уже не участвовали.
— Ребят 1929 года рождения в 16 лет уже не брали? Если бы война продлилась еще год, то вас могли бы призвать?
— Да, хотя я учился в 9-м классе в Казани, уже был приписан как допризывник. В феврале 1945 года мне исполнилось 16 лет, и я пошел в военкомат. В 1946 году меня должны были призвать. Но в 1945-м закончилась война, и призывы весной и осенью 1946-го происходили иначе. Тем, кому 17 лет исполнилось до окончания школы, дали ее окончить. Тем, кто осенью поступал в институт, давали отсрочку для сдачи экзаменов. Поступившие в институты от призыва освобождались, потому что почти во всех вузах были военные кафедры, где все здоровые студенты проходили военную подготовку. Весной 1946 года в выпускные 10-е классы приходили сотрудники райвоенкоматов и агитировали поступать в военные училища. Немалое число десятиклассников вняли этим призывам, особенно те, у кого отцы не вернулись с войны. Привлекательно было и то, что курсанты поступали на довольствие в училищах — ежедневное питание и два комплекта военного обмундирования — летнего и зимнего. Жизнь-то в военные и послевоенные годы была тяжелая.
— Вы представитель поколения «шестидесятников»?
— Я себя называю «пятидесятником». У меня даже очерк такой есть — «Пятидесятники».
— А чем эти поколения отличаются?
— В сущности, разницы нет. «Пятидесятниками» я называю тех, кто умом созрел и понял ситуацию в стране еще (или уже) в 1950-е годы На этот период пришлась и смерть Сталина, и разоблачение «дела врачей-убийц», потом — ликвидация всесильного шефа органов госбезопасности Лаврентия Берии, первые ошеломившие всех произведения писателей и поэтов, давшие этому времени название «оттепель», доклад Никиты Хрущёва на XX съезде КПСС… Василий Аксёнов как-то сказал на конференции, посвященной «шестидесятникам» (2007 год): «Конечно, многие из нас — „шестидесятники“, но я-то „пятидесятник“, я созрел и всё понял раньше многих». Когда я это прочел, то подумал, что я и некоторые мои друзья-однокурсники по истфаку МГУ — тоже «пятидесятники», потому что «созрели» в одно время с Аксёновым. А потом «пятидесятники», перейдя в новое десятилетие, стали «шестидесятниками» вместе с теми, у кого тоже произошел перелом во взглядах, и они стали критически мыслящими людьми — «инакомыслящими».
— У Аксёнова и мать была репрессирована.
— Его мама, Евгения Гинзбург, в 1947 году вышла из лагеря, но не могла покинуть зону ГУЛАГа и поселилась в Магадане. А Василий в военные годы жил у родственников в Казани и, кстати сказать, учился в той же школе № 19, в которой учился и я, тремя классами старше, но я его не знал. К маме Василий приехал девятиклассником и там окончил школу. Вообще, бывшим политзаключенным («врагам народа»), прошедшим ГУЛАГ, было запрещено возвращаться в Москву, Ленинград и крупные города, в которых проживали раньше. Они могли селиться лишь за пределами стокилометровой зоны вокруг Москвы — в Александрове, Тарусе, Загорске (ныне Сергиевом Посаде) и других небольших городах, расположенных на таком же расстоянии от столицы.
— Кто из поэтов, писателей, музыкантов той поры были вашими кумирами? Окуджава, Евтушенко?
— Да, прежде всего Окуджава. Я помню его выступление в Институте мировой экономики и международных отношений. А рядом с ним Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Высоцкий. Еще есть два поэта не столь популярных, но входящих в «золотой фонд» русской поэзии: Давид Самойлов и Юрий Левитанский. Оба фронтовики. У меня две книжные стойки — почти сплошь поэзия.
— Вижу: Пушкин, Рильке…
— Есть и российские, и западные, и китайские, и японские поэты.
— Здорово! А какие языки вы считаете своими рабочими? Английский и французский?
— Да. При большой необходимости могу и немецкий, я его в школе учил, но не любил из-за войны. Когда я интенсивно работал в науке, у меня все три языка были в ходу. Сейчас немецким почти не пользуюсь.
— Учили сами?
— Английский учил в МГУ, потом, работая в школе, подзабыл, а когда переходил в ИМЭМО, снова засел за английский и быстро его восстановил. Французский не учил ни в школе, ни в МГУ, но в ИМЭМО были языковые курсы. Очень многие приходили с одним языком и быстро «усекали», что нужно иметь как минимум два. Я пошел на трехлетние курсы французского языка. Уклон на курсах был обществоведческий, что отразилось и на словарном запасе. Для свободного чтения художественной литературы его маловато, да и читать ее было некогда. А для чтения экономической и политической литературы вполне хватало.
— Какую роль в вашей жизни играло самообразование?
— Огромную! Я всё время читаю. Три вида литературы: специальная литература по своей тематике, философская и политологическая литература, в том числе русские мыслители — Чаадаев, Герцен, Бердяев, Федотов. И, конечно, художественная — русская и зарубежная.
— Всё это доставали в спецхране или покупали после перестройки?
— Что-то в спецхране, а что-то было открыто. Книги Бердяева и Федотова были в спецхране, я туда свободно мог ходить. Мало кто знает, что в ИМЭМО, например, было два спецхрана. Был общий спецхран, и был второй спецхран, куда поступали самые «крутые» зарубежные книги, переведенные на русский язык, — Збигнева Бжезинского, Джорджа Кеннана и др. Самых ярых антисоветчиков. Для избранной публики.
— Вы могли пройти и прочитать?
— Когда я стал ответственным секретарем редакции и членом редколлегии журнала «Мировая экономика и международные отношения», его главный редактор Яков Семёнович Хавенсон сказал: «Я тебе дам разрешение на второй спецхран». Я удивился: что это такое?
— Второй спецхран был гораздо «круче» первого?
— Да. В этот спецхран шло очень много литературы. Цензоры туда отправляли всё то, что считалось буржуазной и ревизионистской литературой. Но часть и пропускали: читали — и если не находили прямых выпадов против советской власти, то можно в первый. С 1960-х годов было уже либеральное время.
— Прочитала в «Википедии», что у первого директора ИНИОН были проблемы из-за того, что он позволил сотруднице отсканировать «Мастера и Маргариту»…
— Очень может быть. У одного молодого сотрудника моего отдела в ИНИОН дома нашли заграничную «запрещенку». Естественно, «стукнули» директору. Тот меня вызывает: «Ну что это такое? И что с ним делать?» Я говорю: «Это по молодости, парень хорошо работает, занимается реферированием по проблемам безопасности европейских стран». Ну, сделали ему внушение.
— Ваш институт был либеральным и, наверное, начальство спокойно относилось к диссидентам? Или было строго?
— У нас были и люди, которые отсидели, и «спокойные» диссиденты. Когда в 1972 году ИНИОН возглавил член-корреспондент АН СССР В. А. Виноградов, он сказал, что никого трогать не будет, пусть работают, но свои взгляды держат при себе. Тогда один из диссидентов ушел, другой остался.
ИНИОН
— Давайте поговорим об ИНИОН, его прошлом и будущем. Расскажите, пожалуйста, как вы там начали работать?
— Я пришел в ИНИОН в 1970 году. 22 октября 1968 года было принято и опубликовано постановление Совета министров и ЦК КПСС «О развитии общественных наук». В нем одним из пунктов было установлено «создать институт информации по общественным наукам», так что с того момента, когда было принято решение о создании ИНИОНа, минуло 50 лет. В начале 1969 года Президиум АН СССР на основе этого документа принял постановление о создании Института общественных наук и назначил директора. Первым директором был известный китаевед, докт. ист. наук Лев Петрович Делюсин (1923−2013). Институт начал работать в конце 1969-го. А я был зачислен в ИНИОН в январе 1970 года, почти с момента его основания. Был мне 41 год. И проработал я там 20 лет, до декабря 1989 года. Оттуда ушел в Институт Европы.
— Как вам видится суть концепции ИНИОНа? Для чего он создавался?
— О, это очень интересный и самый главный вопрос. При Сталине вся общественная наука была частично разгромлена, а то, что осталось, было изолировано от мировой науки. Философия, политэкономия и история находились в упадке (социологию и политологию тогда вообще не признавали). В очень примитивном состоянии находилось страноведение.
После смерти Сталина в «верхах», да и то не сразу, пришли к пониманию, что наша общественная наука отстает и не удовлетворяет даже запросам власти. К этому времени далеко превзошли довоенный уровень развития промышленности и стали развивать новые отрасли, открыли крупные месторождения нефти и газа и быстро наращивали их добычу. Начали стремительно развиваться экономические связи с развивающимися странами Азии, Африки и Латинской Америки.
Кроме того, после Карибского кризиса, когда между СССР и США чуть не началась ядерная война, появилось понимание того, что при наличии у двух «сверхдержав» ядерного оружия обе они заинтересованы в стабильности. В 1963 году СССР, США и Великобритания заключили Договор о запрещении ядерных испытаний в воздухе, на земле и в воде, а в 1968-м — Договор о нераспространении ядерного оружия. Вскоре к обоим договорам стали присоединяться другие государства — Франция, Китай и т. д.
В 1970-е США и СССР стали договариваться об ограничении стратегических ракетно-ядерных сил. Движение в сторону разрядки напряженности проходило и в Европе: Франция при де Голле и ФРГ при Вилли Брандте вступили в переговоры с Советским Союзом о подготовке и проведении Общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству. Для налаживания международных связей правительству понадобились квалифицированные эксперты, способные анализировать, что реально происходит в мировой экономике и политике, особенно в развитых странах Запада. Так сама жизнь привела к тому, что в 1960—1970-е годы государство стало поощрять развитие общественных наук. В рамках Академии наук было создано несколько институтов — ИМЭМО, Институт США и Канады и ряд других, в том числе ИНИОН.
Он был создан не на пустом месте. В состав Российской академии наук еще в дореволюционные времена входила Научная библиотека по общественным наукам. После революции ее переименовали сначала в Коммунистическую библиотеку, потом — в Фундаментальную библиотеку общественных наук АН СССР. Уникальная библиотека с ценнейшим фондом рукописей, книг, журналов и т. д., не только отечественных, но и зарубежных, охватывавших весь спектр общественных дисциплин. Поэтому было решено создать ИНИОН на базе Фундаментальной библиотеки общественных наук. Там были блестящие библиографы, которые с 1920-х классифицировали предметные и авторские каталоги.
Но создать институт только на базе библиотеки было нельзя. Квалификации библиографов было недостаточно, чтобы получать реферативную и аналитическую информацию на базе научной зарубежной литературы. Надо было приглашать в новый институт ученых, исследователей. Только тот, кто постоянно занимается наукой, в состоянии отобрать из всей зарубежной литературы то, что заслуживает реферирования или подготовки аналитических обзоров. Так возникла идея многофункционального научного учреждения, которого у нас до этого не было. Не было и за рубежом. ИНИОН должен был объединить функции библиотеки, научно-информационного центра и научно-исследовательского института, в котором работают ученые, владеющие иностранными языками и являющиеся экспертами в разных областях общественных наук.
Первый директор — Лев Петрович Делюсин — проработал в ИНИОН недолго, он имел репутацию либерала, а в отделе науки ЦК КПСС было весьма консервативное начальство. И, как уже было сказано, вместо него в 1972 году пришел Владимир Алексеевич Виноградов (1921−2017). До этого он был начальником Управления внешних сношений Президиума АН СССР. Там у него были хорошие связи, и он пользовался доверием в ЦК КПСС. Ученый он, можно сказать, был никакой, а организатором оказался блестящим. Всё, что было сказано выше о том, каким учреждением должен был стать ИНИОН, было осуществлено под его руководством.
В. А. Виноградов начал с того, что форсировал строительство нового здания (оно сгорело 30 января 2015 года. — Прим. ред.), к 1974 году его уже построили. Мы постоянно участвовали в субботниках, и директор сам приходил и трудился вместе со всеми. В первые же месяцы он добился значительного расширения штатного состава ИНИОНа, и вскоре в него влились десятки кандидатов и докторов наук.
Всего в 1972—1975 годах в ИНИОН пришло примерно 300 ученых. Определилась структура института: было создано 12 или 13 отделов реферативной и аналитической информации, в том числе философии, литературоведения, экономики, государства и права, международных отношений, а также региональные отделы — Латинской Америки, Китая, Африки, Азии. Было в несколько раз увеличено финансирование ИНИОНа, отчасти на зарплату новых сотрудников, но главным образом на закупку иностранной литературы — книг, сборников документов и статей, десятков научных и общественно-политических журналов.
Что касается лично меня, то я начал научную деятельность в ИМЭМО и журнале «МЭиМО». Переход в ИНИОН был большим событием в моей жизни. По предложению Л. П. Делюсина я создал научно-информационный сектор капиталистических стран Европы, а В. А. Виноградов вскоре после своего прихода предложил мне реорганизовать сектор в отдел научной информации по проблемам Западной Европы, США и Канады. К концу моей работы в ИНИОНе в отделе работало 45 сотрудников, а вместе с аспирантами — более 50 человек.
— А кто был пользователем создаваемых ИНИОНом аналитических обзоров?
— Во времена СССР была серьезная проблема: значительная часть западной литературы — главным образом американской и западноевропейской — шла в отделы специального хранения библиотек. В каждом научном институте, в каждом университете, в каждой публичной библиотеке был отдел спецхрана. И читать находящуюся там литературу можно было только при наличии допуска.
Разрешение на допуск давали директора институтов — наш Виноградов в ИНИОНе, академик Иноземцев в ИМЭМе, академик Арбатов в Институте США и Канады и т. д. Они понимали ситуацию и брали на научную работу только тех, кто проходил проверку на «благонадежность» в отделе кадров института. А в каждом отделе кадров был человек, связанный с КГБ. Если КГБ не возражал против приема данного человека в институт, он тем самым давал разрешение на допуск в спецхран. Но если реферат делался по спецхрановской литературе, то и он оставался в спецхране, и к нему был необходим облегченный доступ. Ведь он был нужен множеству людей — сотрудникам исследовательских институтов, преподавателям общественных наук в вузах, сотрудникам МИДа, министерств обороны, внешней торговли и других государственных ведомств. Поэтому для чтения рефератов, реферативных сборников, аналитических обзоров зарубежной литературы был установлен облегченный доступ, эти материалы шли под грифом «для служебного пользования» (ДСП). Мы публиковали наши издания тиражами в сотни экземпляров, максимальные тиражи — 1000, иногда 2000 экземпляров.
Я прикидывал: в институтах общественных наук АН СССР в 1970-1980-е годы работало не менее 5−6 тыс. человек. Прибавьте несколько тысяч преподавателей, профессоров и доцентов из российских университетов. Тысячи специалистов работали в министерствах. Так что этой литературой пользовались порядка 15−20 тыс. человек. И это круг людей, которым такая литература была нужна в первую очередь. Наши обзоры читали и студенты, получавшие к ним доступ разными способами, и множество образованных людей, работавших в самых разных местах, узнавших о наших уникальных изданиях и каким-то образом достававших их.
В 1992 году — я работал уже в Институте Европы РАН — мы создали Ассоциацию европейских исследований (АЕВИС) в России. Сначала она объединяла 10 региональных отделений, созданных на базе местных университетов, потом их стало около 30. Я был избран ее президентом и пребывал на этом посту до 2010 года. Я очень часто бывал в отделениях, читал курсы лекций по европейской интеграции, участвовал в конференциях. И когда знакомился, то мне говорили: «О, так это вы — тот самый Борко, который выпускал сборники по проблемам Западной Европы и США?» Я отвечал: «Тот самый».
И еще раз хочу подчеркнуть: новизна ИНИОНа заключалась в том, что он был создан как научное учреждение нового типа. В нем сочетались три функции: библиотеки — читальные залы всегда были полны; научно-информационного центра, издававшего журналы, реферативные сборники, аналитические обзоры и экспресс-информацию самого разного рода; и академического института, сотрудники которого были одновременно и учеными-исследователями, и организаторами научно-информационной деятельности.
— А можно ли сказать, что ИНИОН не имеет смысла в стране, где нет цензуры?
— Отчасти да. Но вот какая вещь: поток научной и прочей литературы огромен. Зачем нужны библиографы? Когда ученый приходит в библиотеку, ему надо искать свою тему, он сначала перебирает предметный каталог, потом находит в нем интересные фамилии. Затем идет в авторский каталог, роется там. В итоге он собирает обширный список работ по интересующей его теме, а их научная ценность весьма различна. ИНИОН продолжает выпускать реферативные журналы, тематические реферативные сборники и аналитические обзоры литературы, которые содержат информацию о наиболее содержательных работах. Так что, на мой взгляд, и при отсутствии цензуры научно-информационная продукция ИНИОНа остается востребованной.
К сожалению, закат ИНИОНа начался еще до пожара. «Лафа» закончилась в 1990—1991-м годах, когда произошла цепь драматических событий — крах советского «развитого социализма», распад СССР, рыночная реформа, жуткие цены, обнищание институтов и работников. Это был очень трудный период — с 1992 года до пожара. Средства на закупку зарубежной литературы сократились примерно в семь (!!!) раз. ИНИОН добывал ее путем обмена с зарубежными институтами, присылая им нашу отечественную литературу и получая их научные труды. Или, например, ИНИОН проводил научную конференцию, а иностранные участники привозили нам их литературу. Потом стали выезжать свободно и возвращаться с подаренными или купленными книгами. Тем более что досмотр ввозимой печатной продукции на наших границах был отменен.
Если в 1970—1980-е годы ИНИОН был авангардом, обеспечивавшим всю элиту научной информацией в области общественных наук, то в 1990-е годы его главной задачей стало выстоять и выжить. Конечно, после перестройки стало немного легче в том плане, что ушла цензура, можно было оптимизировать выпуск реферативных журналов, уже не раздельных по советской и зарубежной тематике, а единых. На этом направлении многое сделал В. А. Виноградов, остававшийся директором до 1998 года.
Фото с сайта tvkultura.ru
Вместо себя он предложил избрать директором заведующего отдела политологии, государства и права — Юрия Сергеевича Пивоварова. Тот окончил в 1976 году аспирантуру в ИМЭМО, но в институте его не оставили, потому что он уже тогда был замечен в связях со свободомыслящими людьми и диссидентами. В тот же год он был принят на работу в отдел государства и права ИНИОНа. Я его помню с первых дней его работы, потому что его отдел был расположен по соседству с нашим отделом. Тогда отдел гос-права возглавлял докт. юрид. наук Николай Никанорович Разумович (1922−1990), чудесный человек. Юра и нам что-то делал иногда по моей просьбе, Его уже тогда интересовали политико-правовые проблемы Западной Европы. Он очень быстро проявил себя как талантливый исследователь. В 1998 году Юрий Сергеевич стал директором ИНИОНа, 17 лет возглавлял его в крайне трудных условиях, и коллектив института выстоял.
А потом — этот жуткий пожар (30 января 2015 года. — Прим. ред.). Его причина ведь так и не известна. Был конец рабочего дня, пятница, и вдруг ночью в нескольких местах загорелась крыша. А за несколько месяцев до этого к руководству приходили люди «из олигархов», которые предлагали отдать им это здание для торгового центра взамен другого, которое они сами построят. Всё это очень темная история.
— А какое будущее вы видите для ИНИОНа? Кто должен разрабатывать программу его развития?
— Когда произошел пожар, институт оказался в критической ситуации. Его переселили в здание на улице Кржижановского. Сначала предполагалось отдать им всё здание, там должен был поселиться весь коллектив института и работать до восстановления здания на углу Нахимовской и Профсоюзной. Но здание на Кржижановского освободили частично, два этажа оставили за выехавшей оттуда Академией сельскохозяйственных наук, а потом цокольные помещения дочерняя организация ФАНО (ФГУП «Управление служебными зданиями») начала сдавать под кальянную, кафе, магазин и т. п., а ИНИОН стало выгонять из здания. Институт четыре года работает в экстремальнейших условиях, и тем не менее он работает. Он выпускает рефераты, реферативную информацию, разные виды экспресс-информации. Десяток научных журналов, из них три входят в перечень ВАК, готовится вхождение этих журналов в международные базы данных. Институт функционирует, нельзя уничтожать коллектив, сложившийся за 50 лет, уже третье поколение исследователей!
Первым поколением были мы, вторым поколением — Юрий Пивоваров, Татьяна Пархалина, Ольга Новикова — зав. отдела Европы и Америки, зав. экономическим отделом Наталья Макашова, Светлана Левит — сотрудник отдела философии, организовавшая перевод на русский язык многих десятков книг по западной философии и социологии.
Как же можно разгонять этот коллектив, который с такой настойчивостью отстаивает себя и продолжает выпускать научную и научно-информационную продукцию?! Их журналы востребованы, у них идет обмен информацией с зарубежными центрами. Коллектив работает, он сумел найти варианты эффективной деятельности в новых условиях. Он сделал это!
— Но ИНИОНу говорят: «Вы должны разработать будущее на 10−15 лет вперед». Как вам кажется, каким должен быть идеальный ИНИОН через десять лет? В чем будет заключаться, например, профессия библиографа в будущем?
— Библиограф всегда будет нужен. Библиотека всё равно нужна, потому что книги и журналы будут читать.
— А какая библиотека? Всё переводить в цифру?
— Я не знаю, сколько десятилетий нужно, чтобы перевести в цифры библиотечный фонд ИНИОНа, в котором 14 млн документов. Сколько времени нужно, чтобы это перевести? Сколько десятилетий переводят в цифровой формат западные библиотеки?
Дальше — библиограф. Для грамотного оформления новых книг нужна квалификация. Вот я влез в Интернет. Там 99,99% информации — это для меня спам. Я как исследователь должен найти то, что необходимо мне. Как я могу обойтись без каталога? Раньше он был на карточках, теперь будет электронным. А кто будет делать такой каталог? Его должен делать специалист. Значит, нужны библиографы, которые классифицируют мировую литературу в любой отрасли науки. В ИНИОНе они есть, уникальные библиографы.
— Но вы говорите о библиотеке… Когда в Президиуме Академии наук было обсуждение ситуации с ИНИОНом, то оказалось, что некоторые академики видят будущее ИНИОНа именно в качестве библиотеки, а не института. А каковы должны быть задачи научного института?
— Может быть, когда-нибудь он будет не нужен совсем. Но сейчас он действует. Оставьте коллектив в покое и дайте ему возможность работать дальше! Они выпускают журналы, не только реферативные, но и научные. Работающие в нем ученые публикуют статьи и монографии. Не надо уничтожать или форсировать ликвидацию коллектива, который умеет работать и который дело делает. Что будет через 10−15 лет? Поживем — увидим.
Что сейчас нужно? Во-первых, перестать дергать институт, только-только отметивший свое пятидесятилетие, и дать ему работать дальше. ИНИОНу нужно форсировать переход на электронную информацию, они не всё еще сделали, сил не хватало. Им нужно ускорить эту работу, чтобы все виды информации были в двух вариантах — печатном и электронном. И тогда все будут пользоваться не только библиографией, но и их научной продукцией, они издают ее в виде реферативных журналов, сборников обзоров, аналитических записок.
Нужно разработать концепцию ИНИОНа, в которой они бы оптимизировали свою деятельность. Там есть блестящие специалисты, в том числе по моей специализации — европеистике. Я их всех знаю, когда-то они были моими аспирантами, теперь уже кандидаты и доктора наук. Ученики, которые превзошли своего учителя.
— Нужно ли созывать какую-то конференцию или круглый стол для разработки будущего ИНИОНа? Или это созреет естественным путем?
— У них есть разработки. Но надо прекратить следствие по делу Пивоварова. Вместо того, чтобы дать человеку спокойно работать, выдумали этот вариант с хищением. Там уже три или четыре следственных группы работают. Никаких следов обогащения у Юрия Сергеевича, который живет в очень скромной обстановке, не нашли. Тем не менее ему предъявлено обвинение в сговоре и укрывательстве. Я знаю, что к президенту обращались Л. М. Алексеева, сенатор В. П. Лукин, академик А. Г. Арбатов. Говорят, что следствие должно дойти до конца, а там видно будет. Конечно, это осложняет жизнь и Ю. С. Пивоварова, и всего института.
— Сейчас обсуждают идею: объединить ВИНИТИ и ИНИОН. Думаете, это ошибка?
— А зачем это делать? Два разных учреждения, две разных концепции, две разных истории.
— А чем они так отличаются?
— В ВИНИТИ совершенно иная сфера науки, иного рода информация. Они рефератов или аналитических записок не делают, у них короткая информация по техническим наукам. Ничего похожего на ИНИОН! И созданием библиографии потока научно-технической литературы они тоже не занимаются. Они ведут каталог того, что сами выпускают.
— То есть вам кажется, что объединение вряд ли поможет делу?
— Ну, не объединяют же в Академии наук отделения философии и механики! Они существуют как отдельные структурные подразделения. В каждом объединены родственные институты. Конечно, долгосрочную концепцию развития ИНИОНа, лет на 10−15 вперед, надо разрабатывать.
— А кто может стать ее автором?
— Сам коллектив! Там есть прекрасные люди. Академик Пивоваров работает с 1976 года, Татьяна Пархалина, его заместитель по научной части, начинала свою карьеру в нашем отделе, пришла в 1980 году. Не хотела проходить «по блату» через директора, пришла ко мне, сказав, что хочет заниматься наукой. Я уже называл имена Светланы Левит, Ольги Новиковой. Могу назвать имена докт. ист. наук Валерия Любина, докт. полит. наук политолога Натальи Лапиной. Это всё сложившиеся крупные ученые, они спокойно обсудят и утвердят концепцию.