Система логики Tertium Organum – логики четвертого измерения, новой меры словесного построения конкретного мира – это преобразование стилистической организации языка, базирующегося на кириллической графической системе*.
Стилистическая организация заключается в реализации разнообразных функциональных стилей с целью обеспечения коммуникативности высказывания, его способности к оптимальному сопряжению подсистем коммуникативной деятельности отправителя и адресата сообщения. Текст при этом выступает в качестве основной единицы функционирования языка, продукта системной человеческой деятельности. Семантика текста представляет собой проекцию действительности, преломленную через концепцию отправителя сообщения с учетом концепции адресата при решающей роли задачи коммуникации.
Функциональный аспект текстовой семантики заключается в создании в сознании адресата определенным образом организованной совокупности представлений и комплексов представлений относительно некоторой части реальности. Причем особенности создания презентационного комплекса предопределяются тремя планами контактирования субъекта и социума, не предполагающими эмоциональной рефлексии: на уровне государства (официально-деловой стиль), на уровне общественности (публицистический стиль) и на уровне знаньевой сообщительности (научный стиль).
Контактирование субъекта с миром аксиологий, семантическим универсумом получает свое отражение и изображение в художественном стиле, посредством которого общество овладевает практиками адаптации к измененным состояниям социума. Подобные процедуры возможны, поскольку окружающие людей предметы человеческой культуры обладают полем значений, которые существуют в форме схем действия, ролей, понятий, ритуалов, церемоний, различных социальных символов, норм, социальных образов поведения. Стилистические языковые явления представляют собой усвоенные субъектом образцы типичного для данной общности поведения и познания, соответствующие естественному культурному контексту.
Система логики Tertium Organum фиксирует отношения между изменяющимся семантическим универсумом субъекта Российской Империи и измененными – советскими – состояниями социума, начало которым было положено Октябрьской социалистической революцией.
В языковом плане события 1917 г. для Российской Империи означали смену образцов поведения и алгоритмов познания и, как следствие, смену культурного контекста. Если пытаться в истории литературного языка подыскивать аналогии, то, видимо, некоторую тождественность языковой революции 1917 г. возможно обнаружить в процедуре смены церковнославянского языка системой древнерусского языка в тексте «Русской правды».
Первые тексты, которые положили начало новой лингвистической эпохе, – Декрет о земле и Декрет о мире. Оба декрета приняты в ночь с 26 на 27 октября (с 8 ноября и 9 ноября) 1917 г. на 2-м Всероссийском съезде Советов. Первый включал общекрестьянский наказ о земле, составленный на основании 242 местных крестьянских наказов; второй содержал призыв к народам и правительствам государств – участникам 1-ой мировой войны – начать переговоры о справедливом, демократическом мире без аннексий и контрибуций; заявлялось об отмене так называемой тайной дипломатии, практиковавшейся царским и Временным правительством.
Поскольку стилистическая идентификация индивидуума и социума осуществляется через посредство стилистической организации языка, то события 1917 г. неизбежно влияли на нее: особенно актуальносй становится публицистическая лексика, публицистическая фразеология, публицистические средства грамматики*. Это новая публицистика, а) формирующая новые общественные связи, б) моделирующая в качестве социального квази-субъекта «моральный облик советского человека», в) предлагающая новые языковые метаинструкции.
Новую публицистику отличают прежде всего особый публицистический синтаксис и публицистическая фразеология, новые публицистические константы:
А) публицистический синтаксис: модель грамматической зависимости что кому/чему, подобная лат. Vae victis! (горе побежденным!) (или «каждому – свое»);
Б) публицистическая лексика, публицистическая фразеология: долой, генералы-помещики, правительство Керенского, корниловский; затягивать войну;
В) новые публицистические константы (новый социальный квази-субъект): крестьяне, пролетарии, жители углов и подвалов, городская беднота);
Новая публицистика и соответствующая ей система общественных отношений свое теоретическое осмысление как «битвы со смыслами» получают в концептуальных построениях А. Крученых и Д. Хармса.
В «Декларации слова как такового» А. Крученых совместно с Н. Кульбиным приходит к выводу, что мысль и речь не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим языком, но и языком не застывшим, не имеющим определенного значения, или языком заумным, свободным. Свободный язык позволяет выражаться полнее, в отличие от языка общего, создающего связи между вещами. С 1919 г. А. Крученых говорит о фактуре слова, которая понимается им как делание слова, конструкция, наслоение, накопление, расположение тем или иным образом слогов, букв и слов. Стих рассматривается в качестве фонетической сущности, образованной из составных частей, независимых от смысла, фактура представляет собой преобразование этих составных частей. При этом слово теряет свои графические и семантические рамки в общепризнанном понимании.
В работе 1923 г. «Сдвигология русского стиха» [2] А. Крученых, как считает Ж.-Ф.Жаккар [1], ведет речь о сдвиге, перемещении фактуры в плане звучания, синтаксиса и смысла.
Д. Хармс в работе 1927 г. «Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом» [8] отталкивается от идеи К. Малевича, что предмет обязательно имеет много значений, разрушение которых приводит к уничтожению самого предмета. Каждый предмет обладает четырьмя значениями – «рабочими значениями», связанными с субъектом: геометрическим (начертательным); утилитарным (целевым); эмоциональным (эмоциональное воздействие); эстетическим (эстетическое воздействие). Однако предмет может обладать и значением сущим – значением вне человека. Если рабочие значения являются принужденными, вводящими понятия отношения, разумных построений, логической связи, то пятое – сущее – значение обеспечивает предмету, так же как и человеку, существование и свободу. В сознании человека, по убеждению Д. Хармса, объект имеет четыре «рабочих значения» и пятое значение – значение слова «как такового», т.е. с одной стороны, имеет место конкретная система мира, с другой стороны – система понятий. В первой системе пятое значение является «свободной волей предмета», во второй – свободной волей слова.
1917 год делал актуальным свободную волю слова, т.е. так называемое пятое значение – значение предмета как слова, полагая тем самым «наш, новый мир», воздвигаемый на обломках самовластья, в качестве конструкции-накопления публицистических лексем и моделей публицистического синтаксиса. Публицистические лексемы и публицистический синтаксис периода перемещения и смещения отношений, разумных построений, логических связей повторяли формы переживания вдохновенного во французской революционной риторике и формы агонального типа взаимодействия равных с равными в сфере свободы античного полиса.
Словесное творчество революционной эпохи тяготело к живописному началу, в чем дали о себе знать и архитектурность русского слова, и его полихромность. Что касается живописи, новые художественные формы в совокупности созидали, по мнению К. Малевича, «новый реализм», реализм интуитивный [4]. Что касается словесности, новые лингвистические схемы означивания переживания понуждали через свободную волю слова к разрушению системы значений предмета, которое вело к уничтожению самого предмета, а также среды, «русской художественной среды», частью которой этой предмет являлся.
Одним из основных положений нового живописного реализма признавалось разграничение искусства «создавать» и искусства «повторять». Декларировалось, что искусство – это умение создавать конструкцию на основании веса, скорости и направления движения.
М. Матюшин отмечал, что на каждом этапе изображения, которое соответствует определенному уровню сознания, возникает новый реализм – пространственный реализм. «Кубизм и футуризм проявляют внутренний мир всех видимостей и воплощает то, чего обыкновенный глаз не видит и не воспринимает. Изламывая плоскости и показывая стороны предметов невидимые, тем самым выявляют творческую силу природа, стремящуюся к интенсивному проявлению жизни, к движению во всех направлениях» [6, с. 174]. То, что мы видим – «след высшего организма»; это обусловливает вертикальность отношения художника к реальности: « <Художник> увидел мир форм без границ и делений. Он видит текучесть всех форм и понемногу догадывается, что вся видимость простых тел и форм есть только след высшего организма, который тут же и связан со всей видимостью, как небо с землею» [6, с. 186] .
По мнению М. Матюшина, художник должен сознательно распоряжаться центральным и периферическим зрением в одновременном усилии смотрения, что определяется как «расширенное зрение». Для получения понятия о связи вещей в их взаимоотношении к среде необходимо привлечь к действию не только желтое пятно, но периферические части сетчатки. «Исходя из опыта художественной практики, экспериментальной работы и наблюдений над собой и другими художниками, – пишет М. Матюшин, — я пришел к выводу, что человек, и в частности художник, не пользуется сознательно всеми особенностями нашего зрительного аппарата, хотя совершенно несомненно, что бессознательно одновременное использование двух имеющихся у нас способов смотрения (прямое и непрямое зрение) все больше и больше проникает в жизнь и находит свое отражение в художественной практике» [5, с. 11].
Пространственные связи проявляются в характерной деформации предметов. Для выражения конкретной пространственной связи вещей, через которую необходимо дать зрительный образ понятий и представлений, может служить деформация, претерпеваемая цветом и формой при широком смотрении. Явление деформации М. Матюшин называет «законом дополнительной формы», мотором которого признается сдвиг, соотносимый с понятием «волнение формы», в свою очередь, тяготеющему к понятию текучести: «При внимательном наблюдении формы, на моделях простых формоэлементов, мы замечали едва заметные маленькие сдвиги (в стороны, вверх, вниз, вправо, влево), что вызывало психологическое впечатление волнения формы» [5, с. 19]. Окружающий мир представляется суммой «дополнительных форм», которая воздействует на наблюдаемую форму и искажает ее. Искажение становится отражением связи, соединяющей эту форму со всеми другими (Одно со Всем): «Деформация формы под влиянием дополнительной отражает связь между формами и связь формы с пространством» [5, с. 19].
Внимание М.Матюшина привлекала и проблема, или теория четвертого измерения, которая в 10-20-е гг. пользовалась огромной популярностью в ее научной версии – в переводе работы Ч. Хинтона «Четвертое измерение», в мистической – в работах П. Успенского «Четвертое измерение» (1913) и «Tertium Organum: Ключ к разгадкам мира» (1911), в которой предлагалось алогическое описание бесконечности через введение понятия времени – четвертого измерения. Это был своего рода ответ на «Organon» Аристотеля и «Novum Organum» Фрэнсиса Бэкона. В книгах П. Успенского речь идет о расширении зрения, о логике, находящейся вне обыденной логики, и о возможности четвертого измерения в искусстве. Искусство понимается как способ познания высшего пространства и его тенденции перейти из третьего измерения (проза) в четвертое (поэзия). П. Успенский выделяет четвертую «психическую единицу» – «высшую интуицию», наравне с тремя другими – «ощущением», «представлением» и «понятием».
П. Успенский пишет, что образование понятий ведет за собой образование слов и появление речи. Если слова и звуки выражают представления, то это значит, что данный звук или данное слово обозначает только этот данный предмет. Для каждого нового подобного предмета должен быть новый звук, или новое слово. П.Успенский утверждает, что система, предлагаемая им, существовала до Аристотеля и Ф. Бэкона, но не была призвана логика: «Эта логика не только возможна, но существует и существовала с незапамятных времен; много раз была сформулирована; входила в философские системы, как их ключ, — но странным образом не признавалась как логика <…> Я назвал систему этой логики «Tertium Organum», потому что для нас это – третье орудие мысли после Аристотеля и Бэкона. Первым был Organon, вторым Novum Organum. Но третье существовало раньше первого. Человек, владеющий этим орудием, может без страха раскрыть двери мира причин» [9, с. 246-247].
Система логики Tertium Organum основана на формализации переживания социального отношения как функции художественного мышления, как отношения между семантическим универсумом субъекта и Миром Форм. В конструируемых социальных структурах усматривается реализация общезначимых принципов целесообразного построения искусственной формы, т.е. не противоречащей миру природных форм и не противоречивой по составу своих частей. Особое значение обретает воздействие на внешние структуры языка, что позволяет влиять на его внутренние структуры, и именно – смысл.
Модификация сознания субъекта Российской Империи в направлении создания артефакта «строитель коммунизма» прошла несколько этапов, которые следует определить в качестве элементов системы логики Tertium Organum: 1) сдвигология: слово получает самостоятельную жизнь, весомость, даже диктует события, обусловливает сюжет (1918-1929 гг.); 2) история русского литературного языка: решение задач статического планирования, нахождение оптимальных решений, определение порядка выполнения работ (начало-середина 30-х гг. ХХ в.); 3) социалистический реализм – идеологическая модификация текстовой деятельности организационной системы «СССР», в результате которой свободная воля слова переходит в свободную волю фактуры – преобразования составных частей, независимых от смысла, фонетическую сущность, т.е. в форму Властвующего субъекта (конец 30 – начало 50-х гг.); 4) художественная праксиология рассмотрение в художественной форме общественного производства человеческой жизни, или, в понимании К. Куроды [3], сущностной формы процесса общественного производства на логическом уровне универсальной абстракции (60-80-е гг. ХХ в.)
Список литературы:
- Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. – СПб: Академический проект, 1995. – 471 с.
- Крученых А. Сдвигология русского стиха. – М.: Свое издательство, 2013. – 48 с.
- Курода К. Праксиология. Философия субъективности межчеловеческих отношений (К исследованию диалектики Маркса как логики топоса-процесса) . М.: Импэто, 2001. – 284 с.
- Малевич К.. Собрание сочинений : в 5 т. — М.: Гилея, 1995-2004.
- Матюшин М.В. Справочник по цвету. Закономерность изменяемости цветовых сочетаний / Вступительная статья Л. А. Жадовой. — Москва : Издатель Д. Аронов, 2007. — 72 с.
- Матюшин М. Опыт художника новой меры // К истории русского авангарда. – Стокгольм Hylaea,
- Панфилов А.К. Сборник упражнений по стилистике русского языка. – М.: Просвещение, 1989. – 206 с.
- Хармс Д. Собрание сочинений в трех томах. – М.: Азбука, 2000.
- Успенский П.Д. Tertium Organum. Ключ к загадкам мира. − СПб : Типогpафiя СПб. Т-ва Печ. и Изд. дела «Тpyдъ», 1911.
* Положение верно для всех восточно-славянских языков: русского, украинского, белорусского.
* Терминологический ряд с компонентом «публицистический» заимствован из сборника упражнений по стилистике русского языкаА.К. Панфилова (раздел. Публицистический стиль языка. Связь его с разговорным стилем. Жанрово-ситуативные стили публицистической речи) [7].[schema type=»book» name=» СИСТЕМА ЛОГИКИ TERTIUM ORGANUM: ФОРМАЛИЗАЦИИ ПЕРЕЖИВАНИЯ СОЦИАЛЬНОГО ОТНОШЕНИЯ В ПОСТРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ » description=»В статье рассматривается система логический и вербальных модификаций − логика Tertium Organum, фиксирующая отношения между изменяющимся семантическим универсумом субъекта Российской Империи и измененными – советскими – состояниями социума, начало которым было положено Октябрьской социалистической революцией» author=»Халина Наталья Васильевна» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-02-17″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_29.08.2015_08(17)» ebook=»yes» ]