Язык как универсальное средство общения и выражения мысли ближе всего связан с интерпретационной деятельностью человека, с феноменом «духовной интерпретации текста» как знаковой системы [1: 4].
Лингвокультурологическое изучение языка предполагает освещение жанрово-стилистических особенностей текстов, в которых в наиболее емкой форме выражены культурные приоритеты народа-носителя языка [13: 9].
Изучение художественного дискурса с позиций лингвокультурологии направлено на установление специфики общения в пределах определенного этноса, на описание культурных доминант соответствующего сообщества в виде концептов как единиц ментальной сферы, а также на выявление способов обращения к прецедентным текстам, что представляет «культурный минимум, знание которого является обязательным для всех представителей данной культуры» [5: 121].
Аллюзия в языкознании и литературоведении начинает активно изучаться в конце прошлого века. Наиболее общим определением является интерпретация аллюзии как косвенной ссылки на какой-либо факт (лицо или событие), предполагающийся известным [1: 37; 7: 12]. Однако отмечаются некоторые расхождения. Так, определения варьируются от возможности использования в качестве аллюзий ссылок на исторические события до использования намеков и ссылок на литературные, мифологические, библейские и бытовые факты [2: 176-177].
Интересным моментом данного приема является временная соотнесенность. В одних определениях аллюзия лимитирована ссылками на факты прошлого, в других же к тематическим источникам аллюзии могут причисляться факты современной жизни общества [4: 83]. Отмечается способность данного приема выступать в роли образной (поэтической) ссылки, символической ссылки, игры слов, что позволяют рассматривать ее не как простую ссылку на приобретший известность и значимость факт, а как явление более сложного порядка [6: 14].
Аллюзия понимается как «не что иное, как проявление литературной традиции; при этом не проводится принципиального различия между имитацией, сознательным воспроизведением формы и содержания более ранних произведений и теми случаями, когда писатель не осознает факта чьего-либо непосредственного влияния на свое творчество» [8: 12].
Известно, что аллюзия принадлежит одновременно двум контекстам: экстралингвистическому, ситуативному контексту, указания которого содержатся либо в энциклопедической информации о лице, явлении, упоминаемом в качестве аллюзии, либо извлекаются из литературного произведения, на которое делается ссылка. Другим контекстом является само литературное произведение, в тексте которого используется аллюзия. Этот контекст определяет, какие именно из переносимых признаков наиболее существенны при данном употреблении аллюзии. Контекст сообщает аллюзивному слову (словосочетанию) новые окказиональные коннотации
Аллюзия является средством создания межтекстовых связей. Аллюзия «намекает» либо на вымышленное событие, либо на действие происшедшее в действительности. Аллюзия может функционировать как средство «расширенного переноса свойств и качеств» персонажей и событий на те, о которых идет речь в данном высказывании», в таком случае «аллюзия не восстанавливает хорошо известный образ, а извлекает из него дополнительную информацию» [2: 110]. Аллюзивное слово выступает в качестве знака ситуационной модели, с которой посредством ассоциаций соотносится текст, содержащий аллюзию [11: 42-43].
Граница между аллюзией и реминисценцией считается размытой. Данные понятия часто определяются друг через друга. Однако аллюзию на литературные произведения и на события и факты действительного мира принято называть реминисценцией.
В данной статье попытаемся рассмотреть реминисцепнцию как заимствование некоего элемента из инородного текста, служащее отсылкой к тексту-источнику.
В едином культурном пространстве имеются тексты, обладающие определенным неоспоримым авторитетом, приобретшие его в результате существующей в конкретной культурной среде традиции воспринимать их как источник безусловных аксиом. К таким текстам относится Библия. «Великий текст» – чистое творчество как преодоление всего пространственно-временного, как достижение высшей свободы живет «вечно и всюду» [9: 284].
Для библейской реминисценции, закрепленной в языковой норме, внутренней формой является библейский прототип, наделенный в тексте Библии некоторыми нравственно-дидактическими смыслами. Реминисценция, функционирующая в художественном тексте, наполнена двумя различными содержаниями. С одной стороны, автор создает отсылку к прецедентной библейской ситуации, полагаясь на достаточную эрудицию читателя и его способность воскресить ее в сознании читателя. Тогда библейская реминисценция транслирует те же ценности, что и развернутый библейский текст, а ценностное знание передается в обобщенном виде. С другой стороны, помещенная в новый контекст, ременисценция заставляет читателя посмотреть на прототипическую ситуацию с другой стороны, увидеть в ней новые скрытые смыслы. Таким образом, в результате интерпретации, сознание человека может принимать библейские ременисценции в готовом виде или же переосмысливать их, придавая им новые коннотации. Итак, рассмотрим следующие примеры на русском и английском языках.
«А по-моему, – возразила мать, – ревность и есть любовь. Я даже это где-то читала. Там это было очень хорошо доказано и даже с примерами из библии, где сам бог называется ревнителем» (Бунин: Митина любовь); “Retired, with purpose your fair worth to praise, / ‘Mongst Hampton shades and Phoebus’ grove of bays, / I plucked a branch: the jealous god did frown, / And bade me lay the usurped laurel down; / Said I wronged him, and, which was more, his love” (Jonson: Epigrams).
В данных отрывках вводится аллюзия на библейские заповеди пророка Моисея. Во второй заповеди сообщается, что Господь – «Бог-ревнитель», Бог-любящий: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. <…> Ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель <…> Ибо ты не должен покланяться богу иному, кроме Господа, потому что имя Его – ревнитель; Он – Бог ревнитель» (Исх. 20: 2; 20: 5; 34: 14).
«Древний Бог и мы рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола – это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он – змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему – тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все – очень просто, райски, детски просто» (Замятин: Мы);“Of Man’s first disobedience, and the fruit / Of that forbidden tree, whose mortal taste / Brought death into the World, and all our woe, / With loss of Eden, till one greater Man / Restore us, and regain the blissful seat” (Milton: Paradise Lost); “In this particular Billy was a striking instance that the arch-interpreter, the envious marplot of Eden still has more or less to do with every human consignment to this planet of earth. In every case, one way or another, he is sure to slip in his little card, as much as to remind us – I too have a hand here” (Melville: Billy Budd, Sailor).
В данных отрывках приводится аллюзия на сюжет о грехопадении Адама и Евы, которых дьявол из зависти совратил на грех. За содеянное они были изгнаны из рая и обречены на жизнь в трудах, заботах, болезнях и скорбях. В Ветхом Завете дьявол-искуситель – это Сатана, представленный в образе змеи: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? / И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, / Только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть (Быт. 3: 1-4). Совершенный Адамом и Евой грех лег на их потомков, в виде врожденной предрасположенности к «первородному греху».
«Я бежал оттоль, с того места, сам себя не понимая, а помню только, что за мною все будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а тело все черное и голова малая, как луковочка, а сам весь обростенький, в волосах, и я догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него убегал и звал к себе ангела-хранителя» (Лесков: Очарованный странник); «Но секретарь пустил сквозь губы густой ‘гм’ и показал на лице своем ту равнодушную и дьявольски двусмысленную мину, которую принимает один только сатана, когда видит у ног своих прибегающую к нему жертву» (Гоголь: Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем); «Торопливо и путано она рассказала какую-то сказку: бог разрешил сатане соблазнить одного доктора, немца, и сатана подослал к доктору черта. Дергая себя за ухо, Артамонов добросовестно старался понять смысл этой сказки, но было смешно и досадно слышать, что дочь говорит поучающим тоном, это мешало понимать» (Горький: Дело Артамоновых); “He saw a Lawyer killing a viper / On a dung hill hard by his own stable; / And the Devil smiled, for it put him in mind / Of Cain and his brother Abel” (Coleridge: The Devil’s Thoughts); “Cursed may he be, that so our love hath slain, /And wander on the earth, wretched as Cain, / Wretched as he, and not deserve least pity (Donne: Elegies); “’Sons,’ said he, ‘one of you must leave my roof if this occurs again: I will have no Cain and Abel strife here’” (Brontë: Shirley); “And thou names that name to me? and thou thinks the thought of her will bring thee mercy! Dost thou know it was thee who killed her, as sure as ever Cain killed Abel” (Gaskell: Mary Barton. A Tale of Manchester Life); “Not that I wish melodramatically to ‘set the brand of Cain’ upon Elizabeth or upon Fanny or upon both jointly. Far from it. They didn’t make the war. They didn’t give George the jumps” (Aldington: Death of a Hero).
В следующих отрывках вводится аллюзия на сюжет из Ветхого Завета, из которой читатель узнает, что Каин, старший сын Адама и Евы, убивает своего брата Авеля из ревности и зависти: «Каин принес от плодов земли дар Господу. / И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его; / А на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его / <…> / И когда они были в поле, восстал на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт. 4: 3-5, 8). Имя Каина стало одним из «кодовых ключей к всемирной культурной памяти и общечеловеческому знанию» [12: 8] и используется как символ завистника и человекоубийцы. За убийство брата Каин был проклят и отмечен особым знаком – «каиновой печатью». С тех пор пришлось Каину вести жизнь изгоя: «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его (Быт. 4: 15).
“A somewhat remarkable instance recurs to me. In Liverpool, now half a century ago, I saw under the shadow of the great dingy street-wall of Prince’s Dock (an obstruction long since removed) a common sailor, so intensely black that he must needs have been a native African of the unadulterate blood of Ham” (Melville: Billy Budd, Sailor).
Из следующего эпизода читатель узнает, что по ветхозаветному родословию народы Африки произошли от сына Ноя – Хама: «Вот родословие сынов Ноевых: Сима, Хама и Иафета. После потопа родились у них дети. / <…> / От них населились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих (Быт. 10: 1, 5). Известно, что Хам насмеялся над своим отцом, за непочтительность Ной проклял его потомков и обрек их на рабство.
“Nor, as directed toward Billy Budd, did it partake of that streak of apprehensive jealousy that marred Saul’s visage perturbedly brooding on the comely young David. Claggart’s envy struck deeper. If askance he eyed the good looks, cheery health, and frank enjoyment of young life in Billy Budd, it was because these happened to go along with a nature that, as Claggart magnetically felt, had in its simplicity never willed malice, or experienced the reactionary bite of that serpent” (Melville: Billy Budd, Sailor).
В данном отрывке вводится аллюзия на библейский сюжет, в котором Саул (царь Израильского Иудейского государства в конце XI в. до н.э.) позавидовал успеху своего зятя Давида и заподозрил его в стремлении захватить престол. Из зависти Царь Саул хотел убить его: «Давид действовал благоразумно везде, куда ни посылал его Саул, и сделал его Саул начальником над военными людьми; и это понравилось всему народу и слугам Сауловым. / Когда они шли, при возвращении Давида с победы над Филистимлянином, то женщины из всех городов Израильских выходили на встречу Саулу царю с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами. / И восклицали игравшие женщины, говоря: Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч! И Саул сильно огорчился, и неприятно было ему это слово, и он сказал: Давиду дали десятки тысяч, а мне тысячи; ему недостает только царства. / И с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида. / И было на другой день: напал злой дух от Бога на Саула, и он бесновался в доме своем, а Давид играл рукою своею на струнах, как и в другие дни; в руке у Саула было копье. / И бросил Саул копье, подумав: пригвозжу Давида к стене. Но Давид два раза уклонился от него. / И стал бояться Саул Давида; потому что Господь был с ним, а от Саула отступил» (1 Цар. 18: 5-12).
«Это, – говорит, – книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение» (Лесков: Левша).
В данном отрывке имя Давид означает «псалмопевец». Употребляется как эпитет древнееврейского царя Давида (царь Иудеи и Израиля, ок. 1004-965 до н. э), которому богословской традицией приписывалось сочинение псалмов.
“‘Is it so, then?’ said Captain Vere, intently watching him. ‘I thought it. But verify it.’ Whereupon the customary tests confirmed the surgeon’s first glance, who now looking up in unfeigned concern, cast a look of intense inquisitiveness upon his superior. But Captain Vere, with one hand to his brow, was standing motionless. Suddenly, catching the surgeon’s arm convulsively, he exclaimed, pointing down to the body, ‘It is the divine judgment of Ananias! Look!’ ” (Melville: Billy Budd, Sailor).
В данном отрывке вводится реминисценция на события, описываемые в Новом Завете. Анания – член христианской общины, пытавшийся обмануть апостола Петра. Он был изобличен во лжи, за что был наказан смертью: «Некоторый же муж, именем Анания, с женою своей Сапфирою, продав имение, / Утаил из цены с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. /Но Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? / <…> / Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех слышавших это» (Деяния 5: 1-3, 5). В современном понимании Анания – обманщик, лгун, враль.
В приведенных нами примерах авторы произведений сами вводят маркеры интертекстуальности в виде прямого указания на источник словами своих персонажей и это, на наш взгляд, играет важную роль для установления связи с прототекстом. После того, как аллюзивное слово или словосочетание вычленены из текста произведения, читатель вновь возвращает его в текст, но уже обогащенным соответствующей гаммой ассоциаций, параллелей, дополнительных смысловых оттенков, которые в каждом случае будут абсолютно индивидуальны и уникальны.
Итак, человеческая культура может рассматриваться как единый текст, включенный в бытие. Все тексты, с одной стороны, имеют в своей основе единый предтекст – некий культурный контекст, а с другой стороны, становятся явлениями культуры. Интертекстуальный подход в исследовании текста представляет собой выявление конкретных, вербализированных вкраплений, которые занимают конкретные позиции в нем. Каждое произведение, выстраивая свое интертекстуальное поле, создает новый текст.
Список литературы:
- Арнольд И. В. Читательское восприятие интертекстуальности и герменевтика // Интертекстуальные связи в художественном тексте: межвуз. сб. научн. трудов. – СПб.: Образование, 1993. – 147 с.
- Гальперин И. Р. Очерки по стилистике английского языка. – М.: Издательство литературы на иностранных языках, 1958. – 460 с.
- Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М.: Наука, 1981. – 420 с.
- Дронова Е. М. Проблемы перевода стилистического приема аллюзии в англо-ирландской литературе первой половины XX века // Вестник ВГУ, Серия «Лингвистика и межкультурная коммуникация». – 2004. – № 1. – С. 83-86.
- Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. – Волгоград: Перемена, 2002. – 477 с.
- Клочкова И. М. Лингвистический аспект механизма действия аллюзии: Автореф…. дис. канд. филол. наук. – Тбилиси, 1990. – 24 с.
- Мамаева А. Г. Лингвистическая природа и стилистические функции аллюзии: Автореф. дис. …канд. филол. наук. – М, 1977. – 24 с.
- Машкова Л. А. Литературная аллюзия как предмет филологической герменевтики: Автореф. …канд. филол. наук. – М., 1989. – 24 с.
- Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. — М.: Наука, 1983. – 302 с.
- Тухарели М. Д. Аллюзия в системе художественных произведений: // Автореф. дисс. …канд. филол. наук. – Тбилиси, 1984. – 24 с.
- Христенко И.С. К истории термина «аллюзия» // Вестник Моск. ун-та. Серия 9. Филология. Вып. 6., 1992. – С. 42-43.
- Шаховский В. И. Интекст как языковой ключ культурного кода // Язык, сознание, коммуникация: Сб. ст. / Отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. – М.: МАКС Пресс, 2008. – С. 4–15
- Шейгал Е. И., Буряковская В. А. Лингвокультурология: Языковая репрезентация этноса. – Волгоград: Перемена, 2002. – 178 с.[schema type=»book» name=»БИБЛЕЙСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ ЗАВИСТИ И РЕВНОСТИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ДИСКУРСЕ» description=»В данной статье выявляются реминисценции зависти и ревности, заимствованные из текстов Библии. Выявленные вербализированные вкрапления транслируют те же ценности, что и развернутый библейский текст, а ценностное знание передается в обобщенном виде. Помещенная в новый контекст, ременисценция, заставляет читателя посмотреть на описываемую с ситуацию с другой стороны и увидеть в ней новые скрытые смыслы.» author=»Несветайлова Ирина Валентиновна » publisher=»Басаранович Екатерина» pubdate=»2016-12-17″ edition=»euroasia-science_6(27)_23.06.2016″ ebook=»yes» ]