Link slot gacor adalah pilihan unggulan untuk menikmatislot gacordengan fitur modern, RTP tinggi, dan kesempatan meraih maxwin setiap hari. Temukan keseruan bermainslot onlineserver Thailand yang terkenal stabil dan gacor di tahun 2025. Proses deposit instan memudahkan kamu menjajalslot qrisdengan RTP menguntungkan di IJP88. Saksikan juga serunyastreaming boladalam kualitas tinggi dan koneksi anti-lag di setiap pertandingan. Jangan lewatkan jugaslot gacor terbaruuntuk update game dan promo terkini dari situs terpercaya. Kamu juga bisa cobasitus slot gacordengan koleksi game lengkap dan RTP tinggi. Jangan lupa nikmati juga slot gacor maxwin yang bisa jadi pilihan utama di antara banyak situs populer. Untuk kemudahan transaksi, gunakan layananSlot Danasebagai metode deposit yang cepat dan aman. Coba juga berbagai slot demo gratis untuk latihan dan hiburan tanpa risiko.
ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА В ТВОРЧЕСТВЕ С. Д. КРЖИЖАНОВСКОГО (НА МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗА «ЯКОБИ И „ЯКОБЫ“») | Евразийский Союз Ученых - публикация научных статей в ежемесячном научном журнале
Site icon Евразийский Союз Ученых — публикация научных статей в ежемесячном научном журнале

ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА В ТВОРЧЕСТВЕ С. Д. КРЖИЖАНОВСКОГО (НА МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗА «ЯКОБИ И „ЯКОБЫ“»)

Авторское внимание и интерес к языку, рефлексия по поводу творческого процесса становятся характерны для литературы XX века. Однако отношение к языку у С. Д. Кржижановского (1887 – 1950) представляется несколько иным, хотя и отвечающим основным тенденциям в культуре того времени. Оно частично отражено в его литературоведческих статьях для «Словаря литературных терминов» (В 2 т. Изд. Л. Д. Френкель. М.; Л., 1925). Так в статье «Читатель» возникает одна из ключевых в прозе писателя идей о соотношении имен и вещей, которые под этими именами существуют: «Постепенно восприятие автора переходит из эпохи сказа к эпохе глаза: звуки слов немеют и закрепляются условными буквенными значками. <…> Самые буквы вытесняют вещи, ими обозначенные…» [5, с. 691]. В статье же «Черновик» выражено представление о действительной жизни текста в динамике: «Но постепенно легенда об «окончательности» текста, как бы отменяющего своей завершенной «оттиснутостью» беспокойно движущиеся, борющиеся за бытие буквы черновика, стала терять свою убедительность» [5, с. 690]. Исследование авторского отношения к языку представляется крайне важным для понимания творчества С. Д. Кржижановского.

В рассказе «Якоби и “якобы”» (1918) впервые в пределах сборника «Сказки для вундеркиндов» возникает мотив, презентирующий элементы текста, в данном случае – слово, в качестве самостоятельных единиц.  Такой художественный эффект достигается крайней степенью персонализации, введением слова в художественный мир наравне с другими персонажами. Переход слова «якобы» из области умозрительного «книжного мира» («В этом сафьяновом томе росло я среди амфиболий…» [4, с. 109]) в область мира эмпирического («Это произошло в ночь с 12 на 13 февраля 1811 года в Мюнхене» [4, с. 107]) оказывается здесь мотивом, выполняющим сюжетообразующую функцию. Субъективация «якобы» в рассказе создает равенство человека и слова, сталкивая две точки зрения в качестве равноправных: «Так два «я» – «я» в кавычках и просто я – созерцали друг друга с минуту» [4, с. 108]. То же явление отражено в отношении «слово – автор»: будучи порожденным Кантом («отец мой – Кант…» [4, с. 108]), слово тем не менее становится равным своему творцу, и даже становится со-творцом: «Когда мы с Кантом обдумывали нашу «трансцендентальную аналитику»…» [4, с. 111].

Следующим шагом в определении природы слова становится соотнесение его с миром: «Я – сумма всех человеческих смыслов; маленькое слово, умеющее своими буквами покрыть весь этот мир феноменов…» [4, с. 108]. В таком тождестве обнаруживается крайняя степень обобщения – представления мира как слова: «…мир – это длинная, скучная опись вещей давно утраченных, погибших…» [4, с. 113]. Важно, однако, подчеркнуть, что акцентирование словесного «всемогущества» постулируется только с позиции самого слова «якобы»: все реплики на данную тему принадлежат ему.

Слово представляется и как единственный способ мысли о мире, что выражается в единстве философии и филологии. Это соответствие находит себя во внутренней форме слова «филология» (этимологическое объяснение еще раз обнаруживает вербальную природу всей человеческой жизни): «Слово «филология» значит «любовь к Логосу»…» [4, с. 113]. Таким образом, сама философская мысль как попытка понять мироздание коренится в языке: «Если Вы, метафизики, чья жизнь овеяна острым и пыльным запахом тлеющих книг, шелестом страниц, исчерченных словами…» [4, с. 110].

Специфическую роль в данном случае играет библейский контекст, отсылающий к представлению о божественной природе слова (Евангелие от Иоанна, 1:1). Слово «якобы» также признается некой силой, внеположной человеческому миру. Теургическое начало его проявляется в отношении ко времени: «якобы» доступны все временные планы, оно говорит о прошлом, которое было до его «рождения» в работе Канта («…когда Картезий, сидя неподвижно у тлеющих углей камина, думал: «Cogitoergosum», – хорошенькая голландка-прислужница (мне доподлинно это известно), сунув нос в дверь, тоже подумала…» [4, с. 115]), о настоящем, отдаленном в пространстве («…пока мы здесь мило болтаем, небезызвестный тебе господин Гегель, сидя в своей казенной квартире, в Гейдельберге, знай себе пишет…» [4, с. 114]), о будущем («На севере родится мыслитель <В. С. Соловьев>: вся жизнь его будет порывом к выходу из узких русл…» [4, с. 112]; «Да, мы говорим (верь, не верь – как угодно) на языке философии будущего…» [4, с. 118]). В наиболее возвышенные моменты речь «якобы» приобретает стилистическую окраску, свойственную библейским текстам; в ней возникают библейские аллюзии: «Верь (извиняюсь за 5 секунд пророческого пафоса): «Грядет вера с севера и возглаголят языцы: се вера!» [4, с. 118]; (ср.: «Всех бо сих языцы ищут…» (Евангелие от Матфея, 6:32), «…се, Царь твой грядет…» (Евангелие от Иоанна, 12:15)). Сопоставление слова «якобы» с богом происходит и за счет введения евангельского сюжета, в котором «якобы» «замещает» Христа. На знаменитый вопрос Понтия Пилата «Quid est veritas?» («Что есть истина?»), заданный в рассказе философом Якоби, «якобы» отвечает словами Спасителя: «Vir qui adest» («Муж, здесь предстоящий»). Затем же оно несколько кощунственным образом, раскрывая анаграмму, сводит сакраментальный ответ Мессии к словесной «шутке»: «Ответ этот приготовляется следующим образом: берутся буквы вопроса q, u, i, d и так далее и переставляются в ином порядке (разнообразия ради). Работа кончена: верующие благоговеют – философы истолковывают» [4, с. 116]. Игра слов организует практически весь текст рассказа. Уже в названии возникает каламбурное соединение фамилии философа и слова, основанное на частичных графическом и фонетическом сходствах. Далее каламбурность возникает и в рамках целых предложений: «Но источник явления нахожу я в лени “я”» [4, с. 109]; «Печать тления оттиснута на впечатлениях…» [4, с. 109]. Например, Лебенихтская кирка, упоминание о башне которой встречается в кантовской «Критике разума», остроумно превращается в «Leben nichts’кую» (нем. «Leben» – «жизнь», «nichts» – «ничто»). Каламбурность наполняет текст рассказа, представляя мир как словесную игру. Однако эта игра становится основой мироздания. Слово, претендуя на божественность истинного Logos’а, создает мир, определяет его судьбу: «Я не хаотический звук, о нет, я точная мера звука» [4, с. 112]; «Мысль Платона не начинала еще своего полета, когда носитель ее был пророчески назван: Платон – πλάτος, то есть Широкий…» [4, с. 112]. При этом, как ни парадоксально, значения слов могут бесконечно множиться, что приводит к потере референта как такового, к отрыву слова от действительности: «Небытие, искусно притворившееся «бытием», разговорчивый нуль…» [4, с. 114]. Проблема невозможности связать язык и эмпирику раскрывается при помощи параллели с новозаветным сюжетом об убийстве Христа. Крест, на котором распяли Богочеловека, заменяется схемой Иммануила Канта, представляющей рассудок в 4 классах категорий: «Итак, двенадцатью нашими категориями мы обвиняем жизнь в феноменальности, то есть в том, что она не отвечает, глуха к нашим постулатам. Человек, это странное двойное существо, мстит категориями за надругательство над постулатами. Взгляни сначала на четыре окровавленных гвоздя Голгофы, а после на семьдесят шестую страницу «Критики разума»: там ты увидишь схему – вертикаль: вокруг крестообразно оттиснуты четыре слова:

Качество      Отношение

Количество      Модальность

(Помолчав.) Так расправляются со Словом за мир слов» [4, с. 119]. Кантовские постулаты свободы, бессмертия души и бытия божьего [3, с. 466], сформулированные им в «Критике практического разума», являются априорными и недоказуемыми, они не могут быть подтверждены в эмпирическом опыте человека благодаря формам чувственности и не могут быть постигнуты при помощи категорий рассудка: «Но этим не постигается, каким образом возможна свобода и как надо теоретически и положительно представлять себе этот вид причинности, а постигается лишь то, что такая свобода существует, постулируемая моральным законом и ради него. Так же обстоит дело и с остальными идеями…» [3, с. 468]. Такая невозможность разрешения трансцендентальных вопросов при помощи категорий рассудка приводит к «убийству» Бога. Аргументы «якобы», отрицающего бытие Божье и, соответственно, бытие вообще, сводятся к следующей логической цепочке суждений: если Бог есть слово, а за словами ничего не стоит («…вещи погибли, а наименования все еще звучат…» [4, с. 113]), поскольку язык находится вне эмпирики, то и Бога нет. Отсутствие же Бога приводит к осознанию того, что и мир, созданный им, есть не-бытие: «…вообще ничего из ничего, никогда и ниоткуда не следует, что не существует никакого следования, а есть вечное стояние, над которым кружит лишь стая жужжащих слов…» [4, с. 113]. И при таком понимании отношения слова к реальности становится очевиден выбор именно «якобы» в качестве героя произведения:  в нем можно найти абсолютное совмещение означающего и означаемого («Во мне ты можешь, наконец, увидеть вожделенное «тожество»: тожество бытия и названия, ибо в моем названии все мое бытие» [4, с. 108]). Однако означаемым здесь является мнимость, фикция: кроме того, что данная частица называет не какой-либо объект эмпирической действительности, а только отношение субъекта речи к сообщаемому, она указывает, прежде всего, на предположительность содержания высказывания, на сомнение в его достоверности.

«Якобы» выступает в рассказе антагонистом истинного Слова, предстающего в качестве Бога-творца, что в рассказе явлено с помощью оппозиции «Logos – mot»: «Вопрос, некогда заданный страдающему Logos’у, я повторяю и тебе – жалкому «mot»…» [4, с. 116]. Природа слова «якобы» («mot’а») оказывается дьявольской, и это  подтверждается интертекстуальными связями с романом Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», а именно – со сценой разговора между Иваном Карамазовым и чертом.  Диалог между героями Достоевского и диалог между Якоби и «якобы» имеют ряд общих мотивов:

Кроме того, роман и рассказ объединены рядом совпадений в характеристиках черта и «якобы»: «Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак…» [2, с. 72], «Оставь меня, ты стучишь в моем мозгу как неотвязный кошмар» [2, с. 81]  и «Что ты лишь игра мозга, четкий кошмар – не более, для меня и так очевидно» [4, с. 109]. В романе Достоевского также возникают евангельское представление о Боге как о Слове и сюжет о распятии Христа: «Я был при том, когда умершее на кресте Слово восходило в небо, неся на персях своих душу распятого одесную разбойника» [2, с. 82]. Интересно, что черт у Достоевского словоохотлив, как и «якобы» («Ты очень много говоришь (впрочем, в этом все твое бытие)…» [4, с. 113]): объем его реплик значительно превышает объем реплик Ивана Карамазова. Слово для него есть единственный инструмент испытания героя.

Источниками, которыми пользовался автор, здесь могли служить в том числе и трагедия И. В. Гете «Фауст», и пьеса Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста», и сама легенда о чернокнижнике, заключившем союз с дьяволом. Важно в данном случае, что рассказ Кржижановского в основе своей имеет довольно распространенный в мировой литературе сюжет об искушении человека нечистой силой, поддерживаемый евангельским сюжетом об испытании апостола Петра («Пауза. За окном – ало-серый рассвет. Третьи петухи» [4, с. 119]). Однако Якоби выдерживает это испытание: «Я не усумнился, Господи! Ты видишь» [4, с. 119]. То, что философ противопоставляет словам, оторвавшимся уже от божественного источника, позволяет ему не поддаться  власти вербального не-бытия, не отрицая при этом «якобы»: «Слова, ушедшие из шумной и суетной жизни в затишье молитвы, не подвластны тебе, Якобы» [4, с. 120]. Молитва, обращенная к Богу, есть слово божественное, живое, постулирующее бытие адресата. И финальная позиция, как наиболее сильная в рассказе, представляет собой именно молитвенный жанр – «клятву Иакова» («sub reservatione Jakobea» – «Если Богу будет угодно»).

В связи со всем вышеизложенным неминуемо встает вопрос о статусе словесного материала самого рассказа: живое это слово или мертвое, божественное или демоническое. В ответ на аргумент Якоби, защищающий молитву и апеллирующий к древнему корню («…bhu̅. Три смысла таятся в этом в старом корне: молитва-рост-Бог» [4, с. 120]), «якобы» предлагает свое слово: «Одни знатоки говорят, что «ἰνδαλμόί» значит «сущности»; другие знатоки утверждают, что «ἰνδαλμόί» значит: «призраки»…» [4, с. 120]. С одной стороны, эта реплика может расцениваться как очередная словесная игра, с помощью которой утверждается не-бытие мира. Однако, с другой стороны,  можно предположить, что речь здесь идет о языке художественной литературы, поскольку словом  «Ἰνδαλμοί» («Образы») называлась поэма Тимона из Флиунта (Симон Силлограф), греческого философа и поэта. Вероятно, по мысли автора, поэзия в общем смысле слова оказывается на пересечении двух полюсов, между «Logos’ом» (сущим) и «mot’ом» (призрачным).

Список литературы:

  1. ГаспаровБ. М., Паперно И. А. К описанию мотивной структуры лирики Пушкина // Russian Romanticism Studies in the Poetic Codes. Stockholm: Almqvist & Wiksell International, 1979. S. 9 – 44.
  2. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 20 т. Т. 15. Л., 1976.
  3. Кант И. Критика практического разума // Кант И. Сочинения: В 6 т. Т. 4. Ч. I. М., 1965.
  4. Кржижановский С. Д. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. СПб.: Симпозиум, 2001. 688 с.
  5. Кржижановский С. Д. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 4. СПб.: Симпозиум, 2006. 848 с.
  6. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика: Учебное пособие. М.: Аспект Пресс, 1996. 333 с.[schema type=»book» name=»ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА В ТВОРЧЕСТВЕ С. Д. КРЖИЖАНОВСКОГО (НА МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗА «ЯКОБИ И „ЯКОБЫ“»)» author=»Васильева Варвара Дмитриевна» publisher=»БАСАРАНОВИЧ ЕКАТЕРИНА» pubdate=»2017-05-25″ edition=»ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ УЧЕНЫХ_ 30.01.2015_01(10)» ebook=»yes» ]

404: Not Found404: Not Found